А Сапожников все писал. Согнутая его фигура серела среди белесой просеки. Он отошел в сторону, чтобы никому не мешать, и просто присел на пень. Огромный пень – как постамент. «Господи! – подумалось ему в тот миг. – Сколько десятилетий стояло здесь это дерево, пока не пришли мы? Десятилетий тишины и покоя».
…Их привозили сюда каждый день после завтрака, часам к восьми. На стареньком «воронке», ветеране ГУЛАГа, перекрашенном, наверное, уже стократно – на этот раз в ядовито-зеленый цвет. По асфальтированной трассе он бы, пожалуй, мог выдать крейсерскую скорость под восемьдесят, но в тайге – кому это было нужно? Сейчас, в январе, дороги в лесу были самыми лучшими – твердыми, накатанными. И «Газон», бодренько урча и неторопливо переваливаясь с амортизатора на другой, ежедневно совершал два рейса по зимнику – несколько километров туда, столько же – обратно. Четырнадцать заключенных и трое охранников с автоматами размещались в специально оборудованном кузове, еще один охранник сидел в кабине с водителем, вольнонаемным Мишкой Дымо. Под левым бортом, ближе к кабине, специальными хомутами крепили солдатские термосы с будущим обедом – кормили прямо на рабочем месте, у сторожки, куда после полусмены стекались все члены бригады.
А в течение этих самых нескольких часов, да и в течение следующих после обеда – до самого окончания работы – в сторожке, срубленной из местного материала, грелись чаем, но чаще напитками покрепче, те самые четверо охранников да водитель. Мишка время от времени, правда, выходил из теплой избушки – прогреть движок «Газона». Тоже ведь риск – что как не заведется? Ночевать здесь, а не в лагере – гибель верная. Причем, для всех.
За работой заключенных, по сути, никто и не следил – мороз сумасшедший, кругом дикая тайга, до ближайшего человеческого жилья километров с восемнадцать будет – не сбегут. И действительно, не бежали. Никто и никогда. Почти никогда. Летом – потому что топи кругом, да и медведей, хозяев местных, водилось тут не меряно. Впрочем, летом на лесоповале и не работал никто – добраться до просеки по бездорожью было невозможно. Да и сезон лесорубы во всей огромной стране – не зависимо, зона это или гражданка – начинали, как правило, пятнадцатого октября, а заканчивали пятнадцатого мая.
А зимой не бежали – потому что дурных не было: в лагере хоть кормили, да тепло какое-то было, а в тайге – далеко ты уйдешь в мороз за тридцать, да еще когда голодные волки повсюду шастают? И потом, куда бежать? Объявят операцию «Кольцо»