– Бедняжечка ты мой, Апрельчик! – причитал кругленький Май, в жизни Бодлера не читавший. – Как тебя все обижают!
И откармливал друга сдобными домашними пирогами с вязигой, яблоками и другими, соответствующими времени года и календарю постов начинками.
Во дни декабрьского восстания Апрель открыл дверь нелегалам, и все это разгильдяйство усилилось многократно. Кто-то передавал куда-то браунинги в коробке из-под торта. Одно время под кроватью, закатившись в пыль, валялась бомба-македонка. На столе лежала книга, в которую нелегалы, не оповещая хозяина, вкладывали шифровки. Приходили, забирали одну, оставляли другую… Составил пифагорейскую десятку, планировал достать на всех оружие, искал деньги. Однажды всю ночь в холод, почти босой, просидел на пороге, пряча от облавы трех мрачных железнодорожников, похожих на паровозы. Май хватался за голову, но со слезами на глазах поддерживал все начинания друга, лечил его от простуд и доставал в купечестве деньги на неотложные революционные нужды.
Восстание было разгромлено. Полиция и жандармы свирепствовали. Повсюду – аресты и казни. Развязка наступила закономерно. Апрель, Май, Лиховцев и какой-то революционный субъект в кацавейке были застигнуты обыском вместе с корзинкой нелегальной литературы, которую субъект по уже установившемуся обыкновению планировал оставить на хранение.
При виде синих мундиров Максимилиан Лиховцев почувствовал мятный холод за грудиной. Молнией промелькнули мысли-рассуждения. Хозяин Апрель откуда-то с Севера, из провинции, в Москве ни одной родной души, если не считать Мая. Май – из староверческой семьи. Люди сурового и малопонятного толка, могут вступиться, а могут и проклясть бестолкового отпрыска. Нелегал – наверняка у жандармов на заметке. Для него арест в это горячее время, скорее всего, кончится расстрелом. Я – в самом благоприятном положении из всех. Хорошая семья, ни в чем особом не замечен…
«Хоть раз в жизни нужно отставить в сторону слова и совершить поступок», – высокопарно резюмировал Максимилиан, взял в руки корзину с брошюрами