– Чё опять Катька-то? Я в прошлый раз с папой ходила, пусть теперь Людка идёт.
– Давай-давай иди, у тебя лучше получается, Людка другим делом займётся.
Потом начались грядки, угоры, ягоды, пруд. Лето шло своим чередом. И вот сентябрь. В этом году я иду в Гришанки. У меня начиналась новая жизнь.
Сегодня мы с Людкой во всём новеньком собираемся в Гришанки. В Гришанки по одному не ходили. Надо было по полю пройти пять километров, поэтому собирались всей гурьбой и шли человек пятнадцать. Гурьба была разновозрастная. И такой мелюзге, как я, конечно, было интересно со старшими. Школа в Гришанках была расположена в старой церкви на крутом пригорке. В дождливую погоду забраться на него было непросто из-за размокшей дорожки, а зимой и осенью – из-за того, что была укатана до ледяного состояния. Учительская была на колокольне, и в неё надо было подниматься по крутой винтовой деревянной лестнице. На первом этаже было четыре классных комнаты – пятый, шестой, седьмой и восьмой класс. Классным руководителем у меня стала Анна Фёдоровна, гроза всех без исключения учеников – бывших, настоящих, будущих, а также их родителей. Когда я дома объявила об этом, все родственники долго смотрели на меня с молчаливым сочувствием. Голос у Анны Фёдоровны был просто громовой. Когда она говорила спокойно, казалось, что она сдерживает гнев. Но когда она не сдерживала свой гнев, без преувеличения, стёкла дрожали в окнах. Тогда надо было просто поджать хвост и не возражать ей. Она преподавала немецкий язык, и не выучившие её урок встречались крайне редко. Математику преподавал Вениамин Николаевич. Это был молодой мужчина с недоразвитыми тремя пальцами на правой руке. Когда мы неправильно отвечали, он смотрел на нас, стучал тыльной стороной ладони по доске и кричал:
– Олухи вы, олухи Царя Небесного!
При этом лицо его сильно краснело, а на шее вздувались вены.
В Гришанках был при школе интернат – своего рода общежитие. Но мест всем не хватало, и примерно половина школьников из других деревень искала себе «квартиру», то есть договаривалась с гришановскими старушками, чтобы скоротать зиму у них. Мы с Людкой и Галькой Бобылевой тоже пошли искать. Мы втроём ходили по дворам и спрашивали, не возьмут ли они нас «на квартиру». Если хозяева отказывали, спрашивали, а не знают ли они, кто берёт. Таким образом мы вышли на старушку, которую звали тётя Тоня. Тётя Тоня в старой фуфайке и выцветшем платке строго оглядела нас и сказала:
– По возу дров с каждой, чтоб до октябрьских праздников привезли, и по три рубля в месяц. Продукты привозите, готовить я вам сама буду. Подружек не водить, хватит мне вас троих.
На том и порешили. Изба у тёти Тони была просторная, но казалось, что время в ней остановилось навсегда. В ней не было ни одной современной вещи. Но тогда многие старухи так жили, а мы не задумывались, что имя этому – бедность. Таких старух было тогда полно, жили они тихо, как могли выживали. А ведь когда-то каждая из них была молода, весела и энергична. Большинство из них потеряло в