Я лишь обречённо вздохнула: за последнее время словосочетание «должна научиться» стало моим жизненным кредо. И, соответственно, начало вызывать нечто сродни нервному тику.
Моё повседневное платье состояло из нескольких частей: нательного белья, – облегающие хлопковые бриджи и широкий отрез ткани, обматывающийся вокруг тела наподобие топа и закрепляющийся на спине несколькими крючками, – нижнего платья, называемого фурди – того самого, без рукавов и длиной по колено, которое я всё это время спокойно носила, ошибочно принимая за полноценный наряд, – и, наконец, верхнего платья – цэхиня, – точной копии хорошо знакомого мне ханьфу. Помимо этого на официальных приёмах и на улице мне также полагалось носить шёлковый жилет без пуговиц – символ принадлежности к аристократической семье.
Однако количество носимой одежды было не главной проблемой. Проблемой стали её застёжки. Многочисленные крючочки, завязки и ленты, стягивающие куски ткани в единое целое, и у каждого свой индивидуальный способ завязывания! Раз за разом под внимательным взглядом Чатьена Васта перевязывая очередную ленту на цэхине, я с надеждой ожидала тот священный миг, когда ко мне будет допущена служанка, которая будет мучиться со всеми этими верёвочками/тесёмочками вместо меня.
После того, как наука одевания была мною с грехом пополам усвоена, мой надзиратель перешёл к другой, не менее важной части обучения: походке и движениям. Изо дня в день этот жестокий человек заставлял меня ходить по комнате с «правильным разворотом плеч и наклоном головы», садиться на стул и вставать с него, поворачиваться в случае, если меня кто-то позвал и наклоняться, если нужно, например, что-то поднять с пола. И для каждого действия существовал определённый набор движений и поз, выверенных чуть ли не до миллиметра! Стоило мне лишь немного ссутулиться или наклонить голову чуть сильнее или слабее, как я тут же получала ощутимый удар по ягодицам хлёсткой веткой, которую Васт специально принёс для моего воспитания, и даже не скрывал этого. Мои возмущения о чересчур садистских методах преподавания лекарь благополучно игнорировал.
Ришан с завидной регулярностью – примерно раз в три дня, – навещал меня незадолго до сна, влезая в окно, точно какой-нибудь воришка. Зачем ему это было нужно, если обратно он уходил традиционным способом – через дверь, – мне было решительно непонятно. Возможно, таким образом проявлялся его бунтарский дух, ведь лекарь всё ещё запрещал посещать меня кому бы то ни было, и непоседливый характер.
– Ты хорошо выглядишь, – в очередной визит заметил Ришан сразу после того, как забрался ко мне в комнату. В руке он держал цветок на тонкой ножке с яркими фиолетовыми лепестками. – Вот, я тебе принёс эолу, – протянув мне цветок, заявил мальчик, а затем с гордостью добавил: – Я её сам сорвал!
Я понятия не имела, что такого особенного в этом цветке, но всё равно с радостью приняла дар: в прошлой жизни цветы мне дарили крайне редко, да и то в основном родители на день рождения.