– Арестовать, бля! – Майор сорвался на хрип.
– Твари ебаные! Да они бухали полночи! – Большой не отставал от командира в шельмовании провинившихся.
– На подвал! – комбат пылал несдерживаемой ненавистью.
Жуткая брань, как я понял, относилась к командиру расчёта ПЗРК, дежурившего этой ночью. Я ни у кого ничего не спрашивал. И все моё представление о событиях той ночи зиждется исключительно на бесконечном разнообразии слухов. Но я восстановил для себя примерно следующую картину: наши зенитчики пили и проворонили самолёты, а потерь избежать удалось потому, что дозорные вовремя подняли тревогу и потому, что первый удар пришёлся по оружейке, а не по казармам. Раз самолёт всё-таки удалось сбить, значит либо он зашёл на второй круг и подставился, либо работали не наши, а безлеровские ПВОшники. Вот какого-то парня, грубо подгоняя, повели в здание. Видимо это был старший расчёта. Сухой закон властвовал неумолимо, и что с этим парнем случилось дальше, я не знаю.
И вот все стоят по стойке смирно, немного успокоившийся комбат что-то говорит, а в ответ откуда-то из второй шеренги бойцов звучит мерзкий такой, гнусавый голосишко:
– Пошёл нахуй!
Наступила гробовая тишина. Бес по-прежнему молчал. Через несколько секунд фразу повторили. Тем же самым омерзительным голосом. То ли шок, то ли какое-то нечеловеческое спокойствие, которое вдруг нахлынуло на командиров, заняв место утренних треволнений, заставило Майора просто продолжать свою речь, не заостряя внимания на невообразимой суицидальной выходке.
Я же отправился обратно в здание, поднялся