– Ну, пожарники сказали, он там! – первый голос настаивал на своём.
Поток голосов завихрялся вокруг меня.
– Сейчас, воздух отменят – сбегаем, – сказал я, – а то нас там тоже накроет.
– Скажите им, что горит третий этаж, правое крыло, – это был новый голос.
– Третий этаж, правое крыло? – я не знал об этом.
– Да, горит там…
– А где у нас пожарники? – и, не дождавшись ответа и отбоя тревоги, я побежал их искать.
Никто не отзывался. Я закричал куда-то вверх, и на мгновение наступила какая-то нездоровая тишина. На лестнице никого не было, когда я поднимался на четвёртый этаж. Там работали двое или трое мужчин, и я рассказал им про новый очаг пожара.
Я снова натянул на лицо резиновую маску и двинулся вглубь залитой алым солнечным маревом комнаты. Раненых здесь не было. Был один погибший; он лежал под обломками стены. Вокруг валялись матрасы, какие-то доски, тряпки и книжки, а у этого парня не было половины головы. Выкрученная рука торчала из-под завала. Первая смерть, которую показала мне эта война. Я хотел её прочувствовать. Прожить эту смерть до конца, до последнего вздоха, заглянуть к ней в архив. Чтобы как-то, пусть рвано, не складно и плохо попытаться её написать для других. Неуклюже матерясь, я всячески демонстрировал сочувствие и сострадание.
Небо вновь сотряслось взрывами, но кто-то крикнул, что это стреляют наши. Видимо, самолёты зашли на второй круг для новой атаки. Сквозь шум, уже спустившись вниз, я услышал рёв Большого. Он перекрывал голоса и разрывы. «Воздух, бля!» – кричал он. И снова, это снова случилось: из относительной безопасности первого этажа нужно было бежать в зелёнку. Я вышел из бурлящего здания и остановился, прижавшись к стене, справа от выхода. Мимо меня прошёл перебинтованный парень, которого я немного знал. Его посекло осколками, но, судя по тому, что он передвигался самостоятельно, не было ничего серьёзного.
«Короткими перебежками! Раненного пропустить! Короткими перебежками уходим в зелёнку!» – раскаты рыка Большого снова заглушили голоса войны, беспорядочно звучащие, казалось, отовсюду. «Без паники!». Люди шли и шли мимо, а я вновь говорил что-то, но никто не слышал меня. Завывала сирена пожарной машины, наперебой звучали разные команды, а люди шли. Я думал о том, что сегодня ничего не поменялось: что вчера, что позавчера, что сейчас – всё одно. Неопытная война сегодня училась держать в руках оружие, останавливать кровь, спасая кому-то жизнь, ломать бетонные стены и литься эдемским светом через изрешеченную крышу. Выбежав на проезжую часть, я рассматривал нашу базу через призму объектива камеры. Батарейка почти села. По крыше прогуливался одинокий солдат, держащий в боевом положении голодный до самолётов ПЗРК. Сделанный из баннерной ткани флаг республики переливался на солнце и пульсировал на ветру. Батарейка села.
Я курил, стоя под елью возле большого рекламного щита, на котором был изображён товарищ Сталин, как центральная фигура типового антифашистского сюжета. Рядом