Тана чмокнула мать в щеку и исчезла за дверью своей комнаты, откуда тут же раздался ужасающий грохот стереосистемы. Джин поморщилась, но светопреставление быстро закончилось: дочь выучила проигрыватель и выпорхнула показаться матери: в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин порадовалась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж – точно в могиле.
– Ну как я тебе?
– Сама элегантность! Веселись, но слишком не задерживайся.
– Спасибо. Я буду вовремя, как всегда.
Джин улыбнулась: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, но Тана, слава богу, вела себя благоразумно.
Вернулась она в половине двенадцатого, и постучавшись в дверь ее спальни, шепнула:
– Я дома, мам.
Только теперь, успокоившись Джин легла в кровать и заснула.
Следующий день стал совершенно незабываемым для Джин Робертс. Юные выпускницы в белых платьях, с гирляндами из бело-розовых маргариток в руках, встали в ряд, позади них выстроились торжественно-серьезные юноши, и вот они запели: в унисон, звонкими и чистыми голосами. И лица их были такие свежие, такие цветущие! Казалось, они родились не для этого мира, полного политических страстей и интриг, лжи и невежества, – всего, что ждет их за школьным порогом, что готово причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь больше не будет такой гладкой, и слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала и молодые голоса сплетались в общий хор – в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: плакали выпускники, плакали их матери и даже отцы…
Но приступ меланхолии прошел так же быстро, как и начался. Уже в коридоре началось настоящее вавилонское столпотворение: молодежь принялась обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями и клятвами, которые вряд ли смогут выполнить: часто встречаться, вместе путешествовать, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда-нибудь после… Джин с грустной улыбкой наблюдала за ними, в особенности за дочерью. Глаза у Таны стали как темные изумруды, лицо горело, и все они были такие возбужденные, такие счастливые, так верили в то, о чем говорили и мечтали.
Волнение Таны еще не улеглось, когда вечером они с матерью отправились в ресторан. Мало того, что заказала сплошь деликатесы, Джин преподнесла дочери сюрприз, заказав шампанское. Вообще-то ей не хотелось приучать дочь к спиртному: слишком свежа была еще в памяти судьба ее собственных родителей и Мэри Дарнинг, – но сегодня допускалось исключение.
С бокалом в руке она поздравила дочь и преподнесла ей небольшой футляр от Артура. Выбирала подарок, конечно, сама Джин, как и все другие, даже те, что предназначались его собственным детям. Тана достала великолепного плетения золотой браслет и надела себе на запястье, заметив без особого воодушевления:
– Очень мило с его стороны.
Не