Тут Пляши вдруг ощутил давление в висках. Производительные токи, которые согревали и окутывали его тело, отмерли и, подобно длинным шафрановым обоям, свисали с его тела. Ветер сгибал его ладони и ступни. Его спина, скрипучая винтовая резьба, взвивалась в виде спирали к небу.
Пляши, коварный, схватил камень, вопиявший из угла здания, и, как придётся, принял защитную стойку. Голубые подмастерья набросились на него. Небо светло рушилось. Вентиляционная шахта пролегала поперёк него. По небу улетала прочь вереница окрылённых рожениц.
Газовые сооружения, пивоварни и купола ратуш расшатались и гудели клёкотом литавр. Демоны, ярко оперённые, плюхались на его мозг, трепали его и щипали. Над ярмарочной площадью, утонувшей в звёздах, торчал чудовищным серпом позеленевший остов корабля, стоявший вертикально на своём носу.
Пляши зарылся указательными пальцами в обе ушные раковины и выгреб оттуда последние жалкие остатки солнца, заползшие туда. Воссиял апокалипсический блеск. Голубые подмастерья дули в раструбы труб. Поднявшись на осветительные балюстрады, они соскользнули в сияние.
Пляши ощутил дурноту. Его тошнило на ложного бога. Он бежал с воздетыми вверх руками, упал и ударился лицом. Чей-то голос крикнул за его спиной. Он закрыл глаза и почувствовал, как в три могучих прыжка пронёсся над городом. Отсасывающие трубы выхлёбывали силу мистических сосудов.
Пляши опустился на колени, одетый в салатовую ризу, и оскалил зубы в сторону неба. Фасады домов – ряды могил – громоздились друг на друга. Медные города на краю луны. Казематы, качающиеся в ночи на хвосте кометы. Налипшая культура отслаивается и рвётся в клочья. Пляши ярится, охваченный приступом пляски святого Витта. Раз-два, раз-два: средство для умерщвления плоти. «Панкатолицизм», – кричал он в своём ослеплении. Он учреждает генеральное консульство для публичных протестов и первым заявляет там протест. Он кинодраматично оглашает непреложные явления своих эксцессов и мономании сна наяву. Его завихряют в магнитной бутылке. Он горит в подземных трубах системы каналов. Красивый шрам украшает глаз Пляши белым глянцем.
В рубашке рисунком в зигзаг он балансирует на высотной эфирной башне. Он арендует большой подъём и грохочет в восхождении, проламываясь сквозь спицы воображаемых гигантских колёс. Ему грозят лица скорой расправы, подвижного скальпа, блеющего скепсиса. С разбитыми крыльями лёгкого он скачет из ладони кобольда.
Друзья покидают его. «Пляши, Пляши!» – каркает он с камина. Он вырывается из связи. Он влачится сегментом солнечного затмения над покосившимися куполами и башнями пьяных городов. Его, бессонного и уложенного в детскую коляску, везут по улицам. Его затмевают ландшафты румянца, печали, девственного блаженства.
Пляши