– Ты можешь услышать кукушку? – будто издалека донесся до него голос Тарковского, и Володя быстро ответил:
– Да! – потому что другого ответа здесь просто не могло быть. И в этом поединке нужно было побеждать.
– Да! – повторил Володя, и эхо вторило ему: «Да, да, да!» Колодец как бы подтвердил сказанное. Эхо больше не пугало, и Володя все продолжал глядеть в необъятную глубину.
– Тогда услышь кукушку и скажи об этом маме.
Володя выпрямился, взглянул на Тарковского и спросил:
– Где мама?
– Прямо напротив тебя. Я – твоя мама. Смотри на меня и говори: «Мама, я кукушку услышал».
Володя смотрел на режиссера по имени Андрей Тарковский. Худой, угловатый, запыленный. Надо пойти с ним вместе и победить, думал Володя. Вот это и есть вкус победы. Почти ничего непонятно, но сердцем он чуял: происходит что-то очень важное, огромное и значительное. Что-то, что в жизни может больше и не повториться. Главное – не испугаться. Надо сделать лишь одно – победить.
Володя опять перегнулся через край колодца и снова смотрел вниз. Кукушка все не появлялась, но Володе сейчас очень важно было подумать о маленьком белом песике, Белобровике, который сейчас идет куда-то вдаль. Он смотрел в глубину и все вспоминал собачку, которую прогнали. Но ведь у Белобровика дома остались папа, мама, братишки и сестренки, которые наверняка надеялись, что их Белобровик будет сниматься, что вернется домой с хорошими новостями, обрадует известием, что его утвердили на какую-нибудь, пусть крохотную, роль. Вся его семья тогда порадовалась бы за него. А сейчас он вернется изгоем, и вряд ли его сердечко сильно утешилось от того, что он, Белобровик, смог произнести оправдательную речь в свой адрес, что создал на площадке такую странную, волную- щую тишину.
Володе вдруг стало невыразимо жаль песика, с которым они дружили. Собачки больше нет, кукушка тоже не кукует, и стало Володе тоскливо, грустно и одиноко. Настал миг, когда следовало поднять голову, посмотреть на режиссера и сказать: «Мама, я кукушку услышал». Но как тут скажешь что-нибудь, когда до слез жаль ушедшего Белобровика? Поэтому Володя смотрел прямо в глаза режиссера, глаза которого, в свою очередь, ждали от Володи текста, поэтому мальчик начал:
– Мама, я… – и запнулся. Он чувствовал, что вот-вот расплачется из жалости к прогнанной собаке. Но чтобы кто-нибудь видел Володины слезы – да никогда! Ни-ког-да! Ни в жизнь! Володя стиснул зубы, сжал губы и молчал. Пусть его спрашивают о чем угодно, пусть говорят, что хотят, он не скажет больше ни слова. Он выстоит!
Молчание все затягивалось, и все это время Володе пришлось выдерживать цепкий взгляд неотрывно следившего за ним Тарковского. Юсов дотронулся до плеча режиссера, наклонился к нему и прошептал:
– А парнишка-то очень эмоциональный.
Володе удалось расслышать сказанное оператором. После этих слов Тарковский перестал