Таким вот был старый Эйжен, который сейчас исправно служил в фильме начинающего режиссера. И теперь он нес это ведро, из которого вроде придется пить этому самому мальчишке, Володе Путину. Эх, сколько всего перевидал на своем веку старый реквизитор, и ничтожно мало, в особенности после войны, было в его жизни таких моментов, как этот, чтобы он почувствовал себя настолько потрясенным и беспомощным и чтобы в его душе вдруг оказалась затронутой столь чувствительная струна. Почти что и не было после войны такого, чтобы так вот пронзительно поразило и разбередило его душу. Старик весь будто застыл и не осмеливался пошевелить даже пальцем. У Эйжена была маленькая острая бородка клинышком, которая сейчас сильно дрожала, и унять эту дрожь было нельзя. И сердце, ему тоже нечего было сказать в это мгновение.
Смертная тишина на площадке нестерпимо затягивалась. И вдруг в этой пронзительной тишине один из осветителей, крепко державшийся в тот момент за ручку угольного прожектора, вдруг произнес вполголоса, но как-то обреченно:
– Ах ты, бедная собачка. Теперь-то ты попадешь гораздо дальше Екатеринбурга. Дай бог тебе хоть с матерью успеть попрощаться.
Осветитель говорил достаточно тихо – так, что лишь немногие могли услышать сказанное им. Путин, однако, услышал. Он инстинктивно почувствовал, что следует взглянуть на этого человека. Володя и впрямь несколько секунд смотрел на немолодого уже мужчину, но вскоре взгляд его опять обратился к Эйжену. Произошло это потому, что почти сразу же после этих слов осветителя ведро в руках старого реквизитора задрожало. Оно было жестяным, и его проволочная ручка теперь судорожно билась о корпус, порождая резкий металлический звук, чем-то похожий на звон колокольчика. Нечто ужасное творилось вокруг него, Володя это чувствовал, но все никак не мог понять: что и отчего? Царь и Екатеринбург. Почему? Кто такой царь? И что это за город – Екатеринбург? И отчего вдруг такая тишина воцарилась после слов белого песика, Белобровика?
Володе ясно было одно: собачку обидели. Так Кларе явно не следовало поступать. Ну и что, что песик был болтливым и иногда даже надоедливым, утомлявшим своими бесконечными разговорами, зато они с Володей как-то сдружились за эти дни, и он отчетливо чувствовал, как ему будет теперь не хватать маленького рассказчика. Он даже почувствовал себя виноватым перед