Но не молчала Ока, матушка Ока, красавица, кормилица, богиня, вечно утекающая и притекающая жизнь, то самое обоюдозрячее око, которым мы с Тем, Покинувшим свои временные хоромы-храмы, испокон века смотримся друг в друга.
В эти срединные майские дни Ока, вместившаяся после мутной яри половодья в свои берега, по обыкновению чудодействовала – теперь она не просто телом своим, полой водой, жаждала вылиться из самой себя, теперь сама душа её рвалась наружу: кипели берега икрящейся белой рыбой, миллионная мелкотня, от невидимой глазу мошки до роя стрекоз заселяли её надводную ауру, с мелководья тянулись к свету леса кувшинок и чащи кормящих всякую речную крохотню изумрудных тин, волшебные крапивы и мяты опушали-защищали берега листком и духом, и все соловьи мира слетались в низовые ивовые и черёмуховые джунгли на неповторимые нигде больше на свете брачные перепевы.
Но бывали редкие годы – не на всякую жизнь они и выпадали – когда Ока чудодействовала особенно; как хозяйка, и без того нарядная и хлебосольная в праздник, превосходит себя, если ждёт в этот праздник редких дорогих гостей.
Прокопыч помнил одну такую весну в своём отрочестве, когда с одной из победных левитановских сводок совпало (могло так быть?) его первое мужское цветение, и ещё одну в том счастливом для него (и для всей страны, и не только потому, что открыл русский парень Гагарин калитку в иные, высшие миры, а именно потому, что год был счастливым для него Ивана, тогда ещё просто Ивана, не Прокопыча) 61-м, когда, глядя на забеременевшую жену еле сдерживался, чтобы не заплакать от совсем не мужского умиления, и думалось, что рай – это беременный мир, понимающий, что счастья без детей не бывает; и вот теперь, через столько лет небесное волнение возвращается – ведь уже второй или третий год Ока краше самой себя, а особенно этот, сегодняшний май!.. По всем приметам река готовится к какому-то трудному, но счастливому таинству, всё – и в самой реке, и по её берегам – в возбуждённом движении и ожидании. Жена вот уехала к больной сестре, у неё, и так-то не в меру обо всех, кроме себя, заботящейся, в мае начиналась прямо лихорадка милосердия, как весна – подайте ей больного родственника, походить за ним. Пропал председатель, ну этот, конечно, не от избытка добродетели, но залихорадило его не меньше… а непонятных людей, наоборот прибыло. Словно магнит какой над поймой включили, всяк побежал к своему полюсу…
Май, май, май!.. а в уголке груди щемило. Что, что? Катя… Измаялся вчерашним вечером. С работы – нет её, танцы в клубе, на которые она никогда и не ходила, закончились – нет её, отгалдела после танцев молодёжь – нет её. Не шестнадцать лет, но как уснёшь? Катенька… и страшно, что засиделась, как бы вековухой не осталась, и вдвойне страшно, что дома нет. И ведь сразу к одному страху притянулись, прилепились остальные: Валентину носит по чужим, хоть и по родным, людям – где? что? Из «Трилобита» прислали: «Деньги получили, отгрузку начнём не