Возвращение Орла. Владимир Алексеевич Фадеев

но, конечно, текста нигде не нашёл и скоро успокоился – не в представлениях же дело, и не в словарях, он и без словаря знал их фирменному НИИПовскому напитку, спирту, десятки имён, всякие там гамурки, шилы, спиридоны-гужоны, зинзиберы да озверины, шмурдяки и ганджибасы, сучки да медведи, жумгари да чемергесы, просто в какое-то время понял, что собака, на которую он пытался накинуть ошейник своего понимания, зарыта совсем не в названиях, они только распыляют суть, недаром же прагматичный великоумный НИИП отринул весь этот словесный фестиваль и называл свой ректификат хоть и некорректно, но просто – вино. Это чтобы всем и всегда было понятно, что эта волшебная жидкость вовсе не для протирки высокоточного оборудования и вакуумных систем… Такой вот Юлиан Тувим…

      – У хохлов проще – горилка.

      Понимая, что от этого образа жизни просто так не уйти, Виночерпий взял на себя труд сделать этот образ хоть сколько-нибудь соответствующим живущему ещё в них Образу. И хоть внешне могло показаться, что Винч и есть главный поильщик этого заблудшего стада, именно он больше других и задавался, и мучился вопросом: ну отчего же мы все так пьём? Да, коллективное пьянство это, как ни крути, падение, но Винч и это падение силился превратить если уж и не в полёт, то хотя бы в падение свободное, красивое, на полёт похожее.

      Сначала он потащил было к воде флягу, продраить её с песочком, но обнаружил внутри молоко. Хотел перелить в ведро, передумал, сходил за кружкой, предложил «быстренько выпить» и начал первым. После третьей кружки побежал в черёмуху. Семён и Аркадий забурлили на второй, Капитан выпил с кружку с удовольствием, Поручик деликатно отказался, Африка же допил оставшиеся семь и вернулся, излучая не просто удовольствие, а почти блаженство, к гитарам.

      – Гедонист несчастный, – не без зависти прокомментировал исчезновение в африканской утробе почти бидона молока Семён.

      Из семи страстей, которые иеромонах Иоанн Косогривов особо выделял в человеке – чревоугодия, нечистоты, алчности, гнева, печали, уныния, тщеславия и гордости – наш неофит подвержен был только первой, и то не в режиме собственно страсти, а по естеству организма, поэтому, практически бесстрастный (про прелюбодеяние иеромонах ведь ничего не говорил), Африка мог бы и в рай…

      – Я не едонист, я питьевист, – мерно порыгивая, ответил он, – а вот завидовать не надо, грех.

      И тоже не по Косогривову.

      Флягу Виночерпий продраил с песочком, хорошенько прополоскал, отнёс её к вырытой яме, опустил, присыпал по бокам, потрамбовал и обложил приготовленным дёрном, отошёл взглянуть со стороны: широкое фляжное горло здорово торчало над травой. Потом притащил за несколько приёмов из крайней палатки пять пластмассовых канистр, столько же трёхлитровых банок, дюжину разномастных бутылок, достал из кожаного футлярчика спиртометр, похожий на градусник, этакий длинный стеклянный поплавок, сквид (сверхпроводниковый магнитометр), и начал священнодействовать: из каждой канистры наливал в невысокий, точёный