Гэрэл поспешно поклонился, почти испытывая неловкость за меч в ножнах на поясе.
– В таком случае разрешите угостить вас чаем, генерал. Я приглашаю, прошу, сядьте и чувствуйте себя свободно.
– Это будет большой честью для меня, – ответил он тоже на юйгуйском.
Так странно – язык, чужой для обоих, стал ниточкой, которая протянулась между ними.
Впрочем, чужой ли? Гэрэл в очередной раз подивился, как естественно звучит в устах императора юйгуйская речь.
Он еще раз почтительно поклонился Юкинари, отстегнул ножны, отложил их подальше (преступная неосторожность, но у него точно не было права их оставить) и присел за чайный столик напротив императора.
Один из слуг неслышной тенью скользнул в темноту сада, через несколько минут вернулся, поставил перед Гэрэлом вторую чашку и наполнил.
До него донесся нежный сливочный аромат темного, хорошо прожаренного улуна. Хороший чай он не пил уже лет сто. Фарфор был таким тонким, что золотистая жидкость просвечивала сквозь него. Красивая чашка, в Чхонджу таких делать не умеют. В Юйгуе, конечно же, делают, но чашка юйгуйцев была бы наряднее – пестрее, с затейливым рисунком, с позолотой. А тут – однотонный темно-синий фарфор, неброский рельефный узор: листья и травы. Чашка для осеннего времени, и чай тоже осенний. Учитель Лин говорил, зимой пьют черный чай, весной – цветочный, для лета есть звонкие, холодные зеленые чаи, а ароматный дымный улун – для осени, для раздумий…
Он молча глотал чай, император молча сидел напротив, положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрел на него так же, как при первой встрече: с глубоким, искренним, серьезным интересом. Обоюдное молчание почему-то не напрягало, казалось естественным, но тем не менее так долго молчать было неприлично, и Гэрэл стал подыскивать тему для приятной светской беседы. Для начала нужно было хотя бы извиниться за то, что нарушил вечернее уединение Юкинари; это он и сделал.
– Ценю ваши попытки соблюсти этикет, генерал. Не побеседовать ли нам о погоде? – живо откликнулся Юкинари, усмехнувшись.
– Погода настолько хороша, что вряд ли о ней можно сказать что-нибудь дельное, – холодновато сказал Гэрэл, не зная, счесть обидным юмор собеседника или нет.
А погода и в самом деле была удивительно хороша: жара наконец-то спала (или здесь, в Синдзю, лето вообще было нежарким), но, кроме этого, ровным счетом ничего не выдавало наступления осени – разве что небо, ставшее особенно глубоким и синим, и не по-летнему прохладные ночи. Гэрэл любил осень. Через месяц задуют холодные ветры с севера и польют дожди, вдоль полей зацветут паучьи лилии – цветы мертвых, – а на кустах бересклета повиснут ярко-розовые ягоды. А еще через пару недель, когда покраснеют клены, императорский дворец станет совсем неотличим от картинки на фарфоре.
Но Гэрэл считал, что о подобном глупо говорить вслух – непременно скатишься в пошлость,