Подойдя к трону, он с неподобающей, возможно, прямотой уставился на сидящего напротив него императора. Лицо Юкинари было закрыто покрывалом. «Говорят, молодому императору приходится прятать лицо – он так прекрасен, что те, кто его увидел, навсегда теряют рассудок», – вспомнил Гэрэл. Интересно, сколько правды в этих слухах. Даже за многослойными шелками лазурных с серебром императорских одежд можно было заметить, что фигура юноши тонка и изящна. Волосы были заплетены в косы и уложены в сложный узел – если расплести, наверное, достанут до пояса… Плавно покачивались драгоценные подвески на украшающей прическу тиаре.
– Смиренно прошу Сына Неба простить меня, но я не имею права вести переговоры с тем, чьего лица не вижу, – сказал Гэрэл.
Это, конечно, прозвучало совсем уж грубо, но отчасти было правдой: ведь у него даже не было уверенности, что перед ним сам император, а не один из его двойников. Обсуждать хоть сколько-то важные вопросы, не имея возможности видеть глаза и мимику собеседника – верный способ потерпеть неудачу. Ну и, чего уж греха таить, ему было ужасно любопытно, как выглядит этот полулегендарный Дракон Востока.
– Наши обычаи запрещают видеть лицо Сына Неба всем, кроме самых приближенных к императору особ, – принялся возражать старик-чиновник, стоявший справа от трона.
Однако Юкинари поднял узкую руку, жестом приказывая ему замолчать, и без колебаний убрал с лица покрывало.
И улыбнулся, быстро и смущенно, благодаря улыбке этот жест не выглядел ни как признание слабости, ни как унизительное одолжение.
Гэрэлу с трудом удалось сохранить беспристрастное выражение лица. Юноша, сидевший напротив, был, без сомнения, красив. Хотя мало, что ли, миловидных юношей в Срединных государствах? Но эта быстрая неуверенная улыбка, так странно смотревшаяся на лице владыки страны, озарила его лицо каким-то особенным обаянием – словно январское солнце в холодный пасмурный день, мелькнувшее и тут же скрывшееся, – и на секунду Гэрэлу даже показалось, что перед ним один из тех, кого называли яогуай, нелюдями, Чужими.
Он помнил: их лица, прекрасные, удивительно четко прорисованные – ни одной грубой линии – в то же время были какими-то зыбкими. Невозможно было точно описать это ощущение. Лица Чужих всегда быстро стирались из памяти. Иногда от них становилось жутко – слишком странными они были, не принадлежали этому миру. Даже лицо матери он мог вспомнить лишь приблизительно. Но помнил, как мог замереть от восхищения при виде нее, хотя, казалось, видел по десять раз на дню – а в другие моменты смотреть на то же самое лицо было неловко и тяжело, словно на калеку или урода. Лица Чужих были как душа без кожи.
Но нет – пары мгновений хватило убедиться, что император все