– Что сказано, то сказано.
Он прежде не замечал за собой этой жесткой военной манеры, которая приходила сама собой, когда он говорил о любви. Его интонации становились резкими, категоричными, безапелляционными, в чем, конечно, недоставало романтики, зато с избытком хватало властности и мужественности. Ветти мечтательно колыхалась под его словесными атаками.
– Но вы же знаете, что это невозможно, Дольферль.
– Невозможно? Что может помешать мне любить вас?
И он яростно перечеркнул рисунок: заговор карандаша, резинки и бумаги не давал ему запечатлеть это лицо в блокноте.
– Это невозможно, Дольферль, я не могу отдаться вам, вы это прекрасно знаете.
Конечно, он знал, ведь Ветти пережевывала свою историю каждый вечер.
– Я не могу отдаться вам, потому что я… я поставила крест на мужчинах.
За этим неизменно следовала скорбная эпопея ее неудачного брака. Мужчина, полнокровный и волосатый, за которого ее выдали насильно. Его поцелуи, от которых ее тошнило в пору помолвки. Потом ужасная брачная ночь, когда тело орангутанга терзало ее, хрипя, извиваясь, разбрызгиваясь. Ее стыд поутру, когда загаженную простыню вывесили напоказ в окне. Ее решение как можно скорее разделаться с этим мужчиной, да и со всеми мужчинами. Собственное тело, которое она возненавидела с тех пор, как закон передал его в руки ее палача. Отчаяние. И наконец, облегчение в то утро, когда ей сообщили, что она овдовела.
– Поймите, Дольферль, слишком поздно. Я очень вас люблю, но вы пришли слишком поздно.
Ветти так ненавидела мужское вожделение, что якшалась теперь только с гомосексуалистами, зная, что они не по «этой части». Они превозносили ее женственность, не марая ее.
– Вы понимаете, Дольферль, я им немного мать, хотя не так уж и стара.
Эта часть рассказа нравилась Гитлеру меньше. Ему было трудно смириться с близостью извращенцев и тем более с тем фактом, что его приняли за одного из них.
– Ветти, я испытываю к вам большое и чистое чувство. Это не имеет отношения ни к вашему мужу, ни к светским комплиментам ваших дружков. Я…
– Замолчите! Я не хочу больше вас слушать! – томно протестовала она.
В ее притворной ярости присутствовало скорее не кокетство, а смущение. Она тянула фразу, не щелкала бичом отказа, отягощала сказанное недомолвками, давая понять: «Я прекрасно слышу, что вы говорите, и в глубине души мне это даже нравится».
Такое положение вещей вполне удовлетворяло Гитлера. Неопытный юнец, он сильно затруднился бы ее согласием и не знал бы, что с ним делать. Тем более что в его желании было больше позы, чем истинного чувства. В то роковое воскресенье он счел нужным признаться в любви, чтобы его не путали с извращенцами. Он добился этого, так что не было нужды идти дальше. В собственных глазах он был официальным любовником Ветти. Он был им в глазах всех постояльцев пансиона в доме номер 22 по улице Фельбер. Был им по воскресеньям в глазах извращенцев. И возможно, был им даже в глазах самой Ветти…
Тысячей знаков внимания она хотела заставить Гитлера