Так прошло около недели. Я читал книжки, гулял с котом, перебирал старые фотографии, а Дима круглыми сутками не вылезал из гостиной, ходя иной раз прямо под себя. Наше общение с ним сошло на нет и теперь ограничивалось одним только приемом лекарств – на большее он не шел, сколько бы я ни старался, и, в конце концов, я бросил всяческие попытки подружиться.
Однажды – в последнюю ночь моего недолго отпуска – Дима расшумелся не на шутку. Его бормотание перешло в бешенный крик, а затем и в глубокий хохот. Встревоженный, я вскочил и побежал в соседнюю комнату.
Он сидел на кровати и протягивал длинную худосочную руку в сторону небольшой тумбочки с фотографиями, находившейся в самом углу. В свете бледной луны огромная, слегка приплюснутая голова мальчика выглядела как сам лунный шар. Я подошел ближе и окликнул его. Он посмотрел на меня, потом за меня – все, как говорила Наталья – и пробормотал одну лишь фразу. Фразу, которую я слышал давным-давно и от которой у меня до сих пор стынет кровь в жилах. В тот же момент я и вовсе остолбенел. «Сиди, я открою», – так сказал Дима, и это были последние слова моего отца. На месте, куда указывал мальчик, стояла когда-то родительская кровать. На ней в страшных муках и погиб мой родитель – один обиженный студент облил его кислотой прямо на пороге нашего дома. Неожиданно ярко я вспомнил, как он лежал в ожидании скорой и дико, по-звериному кричал, а мать просто суетилась рядом, не зная, что предпринять.
На стене мелькнула чья-то тень. Я помотал головой, чтобы отогнать видение, и вновь обратился к Диме. В полуночном сумраке его вид приобрел ужасающие очертания: он казался подсвеченным изнутри, как если бы его кости излучали кладбищенский фосфор. Мальчик молчал. Хотел еще что-то произнести, но передумал и улыбнулся. В этот самый момент за моей спиной раздался легкий топот, и на Диму с разбега запрыгнул Барсик, принявшись драть острыми когтями мягкую нежную плоть. Ребенок заревел, неловко размахивая тонкими руками. Я поспешил на помощь, но взбешенный кот так просто не давался: чем больше я пытался схватить его, тем глубже он вонзал когти в виски своей жертвы. Когда я ощутил липкую кровь на своих пальцах и шерсти животного, я изо всей силы сжал его лапы, едва-едва не ломая кости. Барсик жалобно взвизгнул и отскочил. Убегать он не стал, а сел возле входа, откуда стали поблескивать два злобных огонька.
Я запер его в кабинете, после чего вызвал врачей. Они перемазали Диму зеленкой, замотали его голову бинтами, отругали меня, но в то же время сказали, что ничего особенно опасного не произошло, хотя и чудом – ведь кот запросто мог выцарапать глаза. Я пообещал отвести