Анна Каренина против живых мертвецов. Александр Косачев

а однажды на балу в честь Императора у меня будто бы порвались панталоны, и весь вечер я был вынужден сконфуженно сидеть в углу на диване. И это лишь малая толика того, что говорили обо мне в Петербурге. И ладно бы просто говорили, но ведь и верили! А самое ужасное, что ничего поделать я с этим не мог, ибо с братом можно было говорить лишь на языке силы, но не вызывать же мне на дуэль розовощекого сопляка! В самом деле! Отцу же не хватало выдержки пороть плоть от плоти своей, тем более, когда тот смотрел на него безупречно чистыми глазами. Вот и получалось, что, будучи по жизни и по духу подлецом, он всегда оставался невиновным, что развращало его еще больше.

      Подобного рода мысли терзали мои сердце и разум на протяжении всего моего длительного путешествия. Но, к величайшему удивлению, напрасно! Прибыв домой, и наласкавшись с родными, я повстречался с братом, который, завидев меня, радостно вскрикнул и бросился обниматься. Мы крепко, словно медведи, поприветствовали друг друга. Он возмужал, стал как-то еще более приятен, красив и особенно ярко горели его глаза. Неужели за то долгое время, пока меня не было, брат так сильно изменился? Он, в частности, первый принялся расспрашивать о том, что больше всего меня волновало – о войне, и узнав о моем награждении, вскочил, радостно крича, да так отчаянно, что насилу его уняли.

      В общем, отношения наши налаживались. Я уже был готов позабыть все прошлые обиды, и видит Бог, для меня это было бы совсем не сложно и даже приятно, но… какой же лисой оказался мой брат! Каким хитрюгой, старательно пытавшимся усыпить мою бдительность, он был! А я, словно глупая ворона из басни, с раскрытым ртом жадно глотал сладкоречивые песни этого дьявола! Но понимание сего пришло ко мне позднее, сейчас же я еще пребывал в наивных грезах, где братская любовь была одной из счастливейших и светлейших любовей на земле.

      Роковым днем стал сочельник, когда сияющий разноцветными огнями зимний Петербург гудел от возбужденного ожидания скорейшего празднества. В нашем просторном доме с самого утра не было прохода – гости заскакивали с трескучего мороза на пару минут и, греясь у камина, рассказывали несколько свежих сплетен и анекдотов, после чего обязательно хотели видеть «статного орла и героя», то бишь меня, и затем уж прощались, непременно приглашая к себе на праздничные обеды.

      К двенадцати часам вся эта канитель успела мне порядком надоесть, и с тоской я поглядывал на заснеженную улицу, манившую своими свежими сугробами и обжигающим, но невыносимо сладким воздухом. В этот-то момент подошел брат и предложил прокатиться по лесу на лихой тройке, прежде чем будут готовы кушанья. Стоит ли говорить, как я обрадовался столь дельной затее и потому, не раздумывая, согласился. Тем более я думал, что время, проведенное с ним tet-a-tet, поможет еще более уладить наши разногласия, однако позднее обнаружилось, что поедем мы вчетвером – друзья брата, двое испитых, обрюзглых и развратившихся до безобразия юношей,