Да, Елизавета Амвросиева ужаснулась, узнав, сколько лет мне ещё сидеть.
– За что же вас так? – спросила она, сделав круглые глаза.
– Ни за что, – ответил я, выдерживая её изумлённый, полный трагикомичности взгляд и продолжая упиваться её приятным обликом; мне нравилось видеть, что я пришёлся ей по душе, и я понимал, что у нас могли быть сердечные романтические отношения, если бы позволили обстоятельства. – Меня осудили преднамеренно, вместо других людей – настоящих преступников.
– Они все так говорят, – сказал начальник колонии Ведерников, подошедший к артистке с букетом цветов. – Все они якобы невиновны, а на самом деле страшные насильники и убийцы. За пустяки сюда не определяют. И поверьте, Измайлов – не исключение.
Выступление на дворовых подмостках укрепило мой престиж среди лагерников, немалое число прежде равнодушных стали смотреть на меня другими, почтительными глазами; пробрало всё же их в какой-то мере моё песенное искусство, хоть и не всех.
Глава восьмая
Штрафной изолятор
Только почтительное отношение зэков – это нечто из психологических тонкостей, как бы эфирное. В реальности публичное пение сыграло со мной скверную штуку, и я не раз – хоть это и бесполезно – подосадовал на себя, что вылез тогда на сцену.
Примерно месяца через два с половиной после концерта начальник «Полярного медведя» Всеволод Данилович Ведерников – ВДВ, как его называли заглазно, – устроил сабантуй в честь своего юбилея. Не в административном здании лагеря, а в ресторане «Северный туман» – одном из немногих такого рода заведений трёхтысячного посёлка городского типа Забудалово, в котором среди прочего вольного люда проживали все местные фсиновские сотрудники.
На предстоящее пиршество кроме родни и главных лагерных помощников юбиляра пригласили мэра Забудалова и других первых лиц, преимущественно связанных с масштабными противозаконными вырубками леса; короче, всю элиту, а правильнее сказать – весь местный паханат.
И кому-то из организаторов намечаемого торжества пришла идея привлечь к этому делу меня – чтобы я развлекал их своим шансоном. С широкой рекламой «выдающегося вокального искусства» необычного заключённого и даже определённого моего равенства с великим итальянским оперным певцом Энрико Карузо. Предварительно даже не заручившись моим согласием, а только исходя из понятия, что обитатель лагерных бараков существо бесправное и с ним можно поступать, как заблагорассудится.
Для Забудалова, находившегося далеко в стороне от человеческой цивилизации, мой сольный концерт должен был стать довольно неординарным событием.
Я же отказался