История – фантасмагория
Плеяды ангелов и уродов.
История словно старая шлюха
Вечно бредет за тобой
С ухмылкой от века до века
И тысячелетней тоской.
И с мужем ученым флиртуя,
Знаменья ему даря,
Манит нового обалдуя,
Тихо ему говоря:
Ах, вот ты пришел, любимый,
Светел, ясен и чист,
Прекрасно при этом видя:
Он черен лицом и козлист.
Такая уж это наука:
Покладиста и проста,
Что только ленивый не пишет
Все с чистого листа.
– Все, все, хватит про это. Так что делать-то будешь?
– Да что делать? Из института, я думаю, меня турнут, вспомни Гутмана. Но даже если этого не случится, Мишка, даже если из института меня и не выпрут, не смогу я здесь доказать правоту «Принципа когерентности Соколова». Нет базы, нет инструментальных средств, да и знаний нет. Ни черта мы, надо признать, толком, не знаем о том инструменте, о голове то бишь, с которым и идем к знанию. Но есть этот йог Палавар и другие подобные ему. И эта не дающая покоя мысль о мудрости древних, о скрытых, но доступных избранным знаниях ушедших цивилизаций. Так что, Михаил, я твердо решил податься, помнишь, мы говорили, в Тибет, где…
Фанерная перегородка за мишкиной кроватью, отделяющая жилище друзей от соседей, сотряслась от ударов, и визгливый женский голос прокричал: – Хватит бубнить, паразиты, посмотрите на время, спать не даете людям!
Друзья молча допили остатки водки, доели давно оттаявшую колбасу с успевшим подсохнуть хлебом, в освободившиеся бутылки налили из горбатого и помятого чайника воду с мутноватым оттенком. Бутылки поставили около кроватей. Оба знали, что эта вода, противно отдающая сейчас железом, к утру приобретет изумительный вкус горного источника, слаще которого нет ничего на свете.
Воскресное утро побаловало солнцем, которого не видели на Москве уже много дней. Петр проснулся, открыл глаза и увидел в косых солнечных лучах разводы и пятна на стене. Они выглядели сейчас не столь отвратительно как при электрическом освещении и даже навевали легкие мысли о неуемной фантазии известного всем художника-импрессиониста по фамилии Быт – Вульгарис.
Из-за тонкой фанерной перегородки за мишкиной кроватью неслись ритмичные звуки утреннего сеанса любви.
Мишкина кровать была небрежно застелена. Ни его самого, ни его знаменитого тулупа в комнате не было. Оленья морда с освобожденными рогами смотрела с высоты равнодушно и презрительно. «Куда ж его черт понес в воскресенье и в такую рань? – Петр бросил взгяд на будильник – хм, не такая уж рань – десять часов». Не спеша встал, оделся. Процесс соития за перегородкой завершился, теперь соседка Клава что-то внушала партнеру недовольным приглушенным голосом, а тот гуняво отбрехивался,