Акулы во дни спасателей. Каваи Стронг Уошберн

накрыл нас с головой, задал тот же вопрос, а я ответила: не знаю, сейчас проверю – и засунула палец ему в трусы, прямо в задницу, он вскрикнул, шарахнулся от меня, мол, фу, это уж слишком, это уж слишком, а я смеялась, смеялась, смеялась, смеялась. Я с удовольствием вспоминаю, как дивно нам жилось в спокойные времена, как мы с твоим отцом толкались, или, стоя в ванной у раковины, наблюдали в зеркале, как другой чистит зубы, или делили нашу единственную машину (вскоре после твоего рождения мы поменяли раздолбанный пикап на раздолбанный внедорожник), чтобы развезти вас всех – кого на школьную научную ярмарку, кого на тренировку по баскетболу, кого на танцевальное представление.

      Но если высыпать все наши деньги в чашку, она оказалась бы полупустой. Твоему отцу повезло устроиться на полставки в один из отелей – место, о котором мечтали все, – но на полный день его не взяли, как и в ресторан с хорошими чаевыми, ему приходилось обслуживать номера, и он, возвращаясь, рассказывал мне об оставленных на балконах практически нетронутыми тарелках ахи[14], на которые слетаются майны, о вулканах одежды на полу в номерах. У этих хоуле по две пары одежды на каждый день отпуска, говорил он, две на каждый день.

      Не успел он устроиться на работу, как практически сразу ее потерял – отель закрыли, Сезонная Реорганизация. Мне же урезали часы на складе ореха макадамия. Еда наша стала проще, какая уж тут “пирамида питания”. Твой отец делал что мог: то подрядится красить стены, то работает в саду, пару дней корячился на ферме у друга. Я устроилась в гриль-бар на несколько вечеров в неделю. Мы возвращались домой – спину ломит, ноги отваливаются, голова гудит – и передавали вас друг другу: один со смены, другой на смену. Но смены случались все реже и реже, и в конце концов мы вдруг обнаружили, что подсчитываем на калькуляторе, сколько еще выдюжим.

      – Долго мы так не протянем, – как-то сказал твой отец. Был поздний вечер, вы уже спали. По соседству лаяли собаки, но звук был негромкий, и мы привыкли. В золотистом свете настольной лампы казалось, будто наша кожа вымазана медом. В глазах твоего отца стояли слезы. На меня он старался не смотреть, и я вдруг поняла, что давно не слышала его дурацких шуток. Тут я испугалась по-настоящему.

      – Сколько? – спросила я.

      – Может, пару месяцев, а дальше начнутся проблемы, – ответил он.

      – И что будем делать? – уточнила я, хотя знала ответ.

      – Позвоню Ройсу, – сказал он. – Мы уже это обсуждали.

      – Ройс живет на Оаху, – заметила я. – Это пять билетов на самолет. Другой остров, большой город. В городе жить недешево.

      Но он уже встал и пошел в ванную. Включился свет, потом вентилятор, зашипел кран, забарабанила вода о раковину, отец отдувался, влажно причмокивал: умывался.

      Мне вдруг захотелось что-нибудь расколотить, до того все было мирно и покойно. Твой отец вернулся в спальню.

      – В общем, я решил, – сказал он, – буду торговать телом. Маху[15] получат мою околе[16], а дамы – мой бото[17]. Я