в засушье, посреди беды,
наполни вёдра повернее
и сквозь пустыню, прямиком,
иди, пока ногам идется,
шагай нежданным родником
для всех, кто из тебя напьется,
и даже чуя хрупкость плеч
своих под тяжким коромыслом,
когда молчания и смысла
совсем твоя лишиться речь,
держись, не смей себя ронять,
но груз вдавив в больные плечи,
единственной не потерять
старайся поступи и речи,
не изменяй своей судьбе,
не отменяй себя в угоду…
Два сонета из глубины
Из глубины к тебе взываю, Боже!
Зло от добра я отличить бессилен.
Любой прохожий жутко агрессивен,
хоть на Твоё лицо его похоже.
Мы все уходим постепенно в темень.
Нас заменяют вкрадчиво и чётко.
Растет репейник. И к компоту – ревень.
Зато Рылеев станцевал чечётку.
Всё бытие вмещается в газету.
Слова темны. Определенья ложны.
Что ту дорогу выбери, что эту,
все как одна, в итоге невозможны.
Прозрения редки и так ничтожны!
Клопы и тля едят Твою планету.
Из глубины к Тебе взываю, Боже!
Смысл этой жизни мне дороже страха.
Из глубины смирения и праха
позволь восстать, хоть это и негоже.
Мне скучен Божий Сын как ждать трамвая,
пусть я в грехе, в языческой проказе,
но больше не могу любой заразе
я щёки подставлять, её прощая.
Для хилых духом сон – успокоенье.
Для сильных явь – мучение на вилах.
Ты создал хилым наше поколенье.
К чему такой переизбыток хилых?
Но я, Господь, – вот главное сомненье, —
зло от добра я отличить не в силах.
«Вот в садике опять набухли почки…»
Вот в садике опять набухли почки.
Идёт весна. И я иду гулять.
Что делать мне или с чего начать?
А в воздухе вовсю порхают строчки
поэзии полей, поэзии для фин
инспектора и прочая бодяга,
но тут, гляди, кончается бумага
печатная, – и ни тунгус, ни финн
меня не прочитают.
Не берусь
судить леса. Им жить. Я понимаю.
Иду гулять, бутылки собираю
и пробки вынимая, так же бьюсь
над узким горлышком, как и любой поэт.
Но не пущает чёртов силуэт.
«Шепотком живу, тихотком…»
Шепотком живу, тихотком,
утром глянешь в дверь: одиноко
ходит по полю, коготком
раздвигая траву, сорока.
Вместе с ней мы таскали дни,
и, как Осип заметил, – воздух,
да и всё, что запретно, и
избегали Господних розог.
Но сегодня, как та петля
самолетная, вполовину
жизнь откручена и поля
и сороки мне кажут спину.
Повторяешь: