Сплюнут. Изжёван. Втоптан.
С той же, как дядя Том,
Кожей убитых оптом.
«Утро. Четыре часа…»
Утро. Четыре часа.
Капает серенький дождь.
Веришь ли ты в чудеса,
Маленький выродок-вождь?
Ты ли мятеж возгласил
С форума, славен вовек?
Ты ли триумфа просил
Из-под опущенных век?
Ты – позабыл и сменял
Войско, народ и сенат
На выпивоны менял,
Маленький бука-легат.
Кто ты? Куда ты? Зачем?
Брось, не ершись, дурачок!
Нечего плакать. Ничем
Не выделяйся… молчок…
«Бот мир, он кажется велик…»
Вот мир, он кажется велик,
а он, как девственница, мелок,
и в нем, как некий недомерок,
ничей пульсирует язык.
Его бы выманить сюда,
ему бы дать обозначенья,
но как застывшая вода,
он пребывает без движенья.
И я не в силах превозмочь
мою больную безъязыкость:
какая выспренняя дикость —
пытаться выговорить ночь.
И речь в дешевые ходы
уходит, в трюки и намеки.
Сплошным синонимом беды
Становятся её упрёки.
А мир по-прежнему молчит,
не выдавая тайну слова.
И вместо говора живого
Сухая проповедь звучит.
«Я думал – жить. А эва-Ленинград!»
Я думал – жить. А эва – Ленинград!
Хрустит ноябрь, по лужицам ломаясь.
Писатель, в коммуналке маясь,
Скрипит пером, описывая сад.
Там человек в снегу. Пал? Перепил?
Теперь бы вспомнить, как там было летом,
Пока февраль костлявым пистолетом
Стучит в окно, страдая без чернил.
Но нет чернил. И крови нет. И жизни.
И друга нет. И даже нет врага.
Ты мне не веришь? Ну-ка, свистни,
Увидишь, – нету ни фига.
«Самой малой малости…»
Самой малой малости
Выпросишь едва ли,
Шуточки да шалости
Льдинкою в бокале.
Вечером стаканчики,
Сдвинутые в ряд.
Мысли-одуванчики
К ночи облетят.
Хохмочки да сплетенки —
Весело и смело.
Мысли-перманентики
Завиты умело.
Доводами давними
Выдуманных слов
Скрыты, как за ставнями,
Душу – на засов.
Молодость проносится
Винною отравой.
Загнана околица
Городом-облавой.
Речи медоустые
Стряпают кисель.
Кружится без устали
Ваша карусель.
«Всё что-то наобум, всё как-то невпопад…»
Всё что-то наобум, всё как-то невпопад
Я делаю теперь, а, впрочем, как вчера, —
По-прежнему боюсь кружков, дружин, бригад
И в