Баба послушно отправилась дальше.
«Святая простота! – подумал Чаадаев. – Но как она близка к Богу! И как её мигом может испортить плохой хозяин. Нет, нашему народу нужен хороший руководитель, чтобы всё решал, заботился… обо всех… тогда и нация наша будет такая же здоровая, крепкая, как эта деревенская, не испорченная ещё городом баба!» – глубокомысленно заключил философ, по обычаю своему из простой встречи сделав далеко идущие выводы.
«Да-да! – повторял Чаадаев. – Россия – она такая же наивная, как эта бабёнка! Ей нужен хороший ум, ей нужны свои мыслители, которые возбуждали бы разумение нации и заставляли её двигаться вперёд!» Чаадаев увлёкся своими рассуждениями. «Гоголь был подобным мыслителем… жаль его, умер, не понятый своим народом…»
А бабёнка, которую оставил философ, долго смотрела ему вслед, и ей было жаль этого чудаковатого барина, она даже почему-то по-бабьи всхлипнула несколько раз, а потом всё же взялась за вёдра и отправилась по воду.
«А ведь баба-то с пустыми вёдрами – плохая примета! – вдруг вспомнил Чаадаев. И почему-то засмеялся: – А ну их всех к лешему!» – и ускорил шаг.
Вновь перед ним промелькнула мчавшаяся по Замоскворечью тройка!
В тройке сидели Островский с Косицкой.
– Господи, хорошо-то как! – Быстрая езда захватывала женщину, и она плотнее и плотнее прижималась к своему спутнику, крепышу Островскому. Сани подпрыгивали на ухабах, грозя перевернуться, но возница ловко управлял, коней не придерживая, и сам увлёкся гонкой.
– Эй, поберегись! – кричал он.
– Давай, гони! – подзадоривал Островский и на каждом ухабе ещё крепче прижимал Косицкую.
Но вот сани выехали на широкую улицу, возница натянул вожжи.
– Куда едем, барин?
– На Пятницкую езжай! – ответил Островский. Кони замедлили шаг.
– Отчего люди не летают? – вдруг мечтательно произнесла Косицкая.
Островский не сразу заметил перемену настроения своей спутницы.
– Я говорю: отчего люди не летают? – повторила Косицкая. – Я бы сейчас взяла и полетела! Куда угодно, лишь бы было чувство полёта… хоть с обрыва в реку! Знаете, Александр Николаевич, я люблю Волгу! Там у нас, под Нижним, такие высокие берега! Я сколько раз представляла себя птицею. Разбегусь и замру на краю, боязно, обрыв внизу. Мне сказывали, одна замужняя женщина бросилась эдак с обрыва… и насмерть! От несчастной любви. Ой, простите! Видимо, похороны мрачные мысли навеяли.
– Отчего же! – откликнулся Островский. – Вы так проникновенно рассказывали, Любовь Павловна… Готовый образ для пьесы, скажу вам!
– Ну вот, – разочарованно произнесла Косицкая. – Что вы за народ, мужчины! Вам о чувствах, а вы только свой деловой интерес блюдёте. А я всё ту женщину представляла, себя на её месте. Смогла бы вот так полюбить, чтобы… в пропасть?
– Да! Да! Вы правы! Вот это любовь! – Островский с силой прижал к себе Косицкую. Та не стала уклоняться от поцелуя.
– Уф! – выдохнул Островский. – Однако вы ароматная женщина! – и тут же вернулся к прежнему. – Но пьесу я непременно напишу!