Я почувствовал, как кровь прилила к щекам. Неужели мое вранье было столь очевидным?
– У меня временные трудности.
– Похоже, что так, – согласился он.
– Больше всего сейчас меня беспокоит судьба Аднана, – сказал я.
Он махнул рукой:
– С Аднаном все кончено. В течение трех дней его отправят самолетом в Турцию. C’est foutu[38].
– Разве вы не можете ничего сделать, чтобы помочь ему?
– Нет.
Снова воцарилось молчание.
– Может быть, вы хотите поселиться в его chambre? – спросил он. – Она куда лучше той, что я собирался показать вам.
– А дорогая аренда?
– Четыреста тридцать в месяц.
На тридцать евро дороже…
– Не знаю, – сказал я. – Дороговато для меня.
– Дела у вас действительно плохи, – заметил мужчина.
Я виновато кивнул. Сезер что-то сказал по-турецки парню, который привел меня сюда (все это время он стоял за моей спиной). Качок равнодушно пожал плечами, потом пробормотал что-то в ответ, и тонкие губы хозяина кабинета разъехались в усмешке.
– Я спросил Махмуда, не кажется ли ему, что вы не в ладах с законом. Он сказал, что вы слишком нервный для преступника. Но я-то знаю, что эта история про «творческий отпуск» – липа, вы ее сами придумали, хотя меня это не касается.
Они снова залопотали по-турецки.
– Махмуд покажет вам обе chombres. Уверен, что вы выберете комнату Аднана, – наконец услышал я.
Махмуд подтолкнул меня к двери со словами:
– Вещи оставьте. Мы вернемся.
Я отставил чемодан, но сумку с компьютером решил держать при себе. Махмуд буркнул что-то по-турецки. Мсье Сезер перевел:
– Мой помощник спрашивает: по-вашему, все турки воры?
– Я никому не доверяю, – ответил я.
Спустившись по лестнице, мы прошли через двор ко входу, обозначенному Escalier В[39]. Парень набрал код на панели домофона. Раздался щелчок, дверь открылась, и мы двинулись по ступенькам вверх. Лестница была узкая, деревянная, винтовая, ступеньки выщербленные и ветхие. Преодолевать их крутизну мне было нелегко. Грязно-коричневые стены явно нуждались во влажной уборке. Но что особенно доставало, так это запахи: тошнотворная смесь растительно-животных жиров и засоров канализации.
На четвертом этаже мы остановились. На площадку выходили две металлические двери. Махмуд выудил из кармана большую связку ключей и отпер одну из них. Комната, куда мы попали, открыла для меня новое значение слова «мрак». Она была крохотной, не больше десяти шагов в длину, с желтоватым линолеумом на полу и единственным предметом мебели в виде узкой кровати. На стенах пестрели заляпанные обои, кое-где ободранные и свисающие клоками. Настоящая тюремная камера, идеальное пристанище для самоубийц…
Пока я разглядывал помещение, парень оставался безучастным. Когда я спросил: «Могу я посмотреть другую комнату?», он кивнул, приглашая следовать за ним. Мы поднялись