У Адама были серьёзные проблемы с высшими силами. Он исправно выполнял свою часть сделки, с детства соблюдал правила и никогда не страдал от этого, потому что из правил и состояла его жизнь. Он таким родился и был создан для мира, где следование неписаным законам было главным залогом выживания. Ему даже не пришлось учиться, он просто всегда знал, Как Надо, и это интуитивное знание когда-то сделало его звездой школы и гордостью родителей, а в будущем обещало завидную карьеру и надёжное положение в обществе.
Но он был обманут, – оказывается, никаких сделок не существует, а хорошие мальчики отправляются в ад, невзирая на многолетние заслуги и исполнение всех ритуалов.
Его аду было уже одиннадцать лет, и не проходило дня, чтобы мысли покончить с этим не просыпались в его голове вместе со звоном будильника. Мысли привычные, как зубная щётка, и спустя годы уже почти такие же безобидные. Каждое утро, подходя к самому краю платформы и закрывая глаза, Адам всё реже представлял себе, как летит под поезд, день за днём отвозивший его на работу, – не потому, что ему вдруг захотелось жить, а потому, что даже умирать расхотелось. Раньше у него была злость, теперь осталась лишь рутина – порядок, который не наполнял жизнь смыслом, но помогал перемещаться из одного пустого дня в другой – по стеночке, крохотными шагами.
Он перебирал эти незначительные мелкие дела, как монеты: подъём в 6:10, душ, бритьё, быстрый завтрак. Двадцать минут на трамвае до метро, шесть остановок под землёй и двенадцать минут пешком до здания Бюро статистики. Работа с восьми до пяти с перерывом на обед в столовой, обратная дорога, прогулка, магазин, ужин, телесериалы и сон. Каждая мелочь вроде тарелки, вымытой сразу после еды, помогала Адаму удерживаться в «здесь и сейчас», и он ревностно цеплялся за свои ритуалы, как выброшенный на необитаемый остров путешественник, пытающийся восстановить привычный мир с помощью камней и пальмовых листьев. Это больше не было попытками угодить высшим силам, а только способом не укатиться вниз по глухой чёрной трубе, с ревущей где-то вдали смертоносной водой.
Все его безупречно белые рубашки, аккуратно уложенные волосы, чистые в любую слякоть ботинки, бывшие когда-то частью натуры того Адама, которого он смутно помнил, сейчас превратились в спасательный круг невротика, собирающего свою хрупкую