– Ну, так и «куда же ты движешься, Русь?»
– «Нет ответа», Леха. Нет ответа… Но есть надежда. Та самая: доползти до спасительной межи.
– И устроить взрыв?
– Хм! Думаешь, поймал?
– А то нет? Так-то всякие ваши экстремистские тити-мити и ловятся!
– Экстремизм, Леха, рождается тогда, когда люди загнаны в угол, когда их сдавит со всех концов всякая нечисть и некуда деться.
– И тогда можно нажать на кнопку?
– А что же еще делать!? Как еще разметать эту красную серость? Ждать, пока сожрут и тебя и всю страну? У тебя есть какой-то другой рецепт?
– Работать надо. Народ надо просвещать.
– Да народ гораздо просвещенней, чем ты воображаешь. С этим вашим культуртрегерством… Я не против него, я сам им тоже занимаюсь. Но, знаешь, на одни лишь ваши бумажки надеяться – это как поджигать листки из моего блокнота. Оттянуть конец можно. А вот спастись – не получится.
– Так ты еще и философ?
– Да что ты все на меня переводишь?
– А оттого, что мне интересен именно ты. Я хочу, чтобы ты сам признал свою гнильцу и гнильцу твоих Укроп Помидорычей. Как красивые сказки о себе рассказывать, так это – пожалуйста, а как поглубже копнуть, так увиливаешь!
– Думаешь, мне есть, что скрывать?
– Да уж не без того.
– Может быть. В конце концов, ни один человек не способен поднять себя за волосы или вывернуть наизнанку без остатка. Но ведь вся эта история имеет прямое отношение именно к тому, как я оказался в лагере. По сути, это было моим первым опытом как раз той самой работы, борьбы, о которых и ты говоришь.
– Ты же меня уверял, будто начал заниматься антисоветчиной на десять лет раньше?
– Так оно и есть. Но тогда я помогал своему собственному отцу. А когда его посадили в спецпсихбольницу, боролся за его вызволение оттуда. Ну, попутно и о других психозэках материал собирал. Было дело. А тут, пожалуй, впервые я подобрался к социально-политической тематике в чистом виде, без увязок с родственными или дружескими отношениями.
– Это ты про трусливенько-демагогическое письмецо в обком партии?
– Да хоть бы и так…
Искристый наст слепил глаза. Фортуна, пятимесячная сучка молочных братьев об одной «жене» на двоих, борзо носилась по тундре, легко обгоняя вездеход. В отряде был еще вполне девственный кобелек Бармалей на пару месяцев старше Фортуны и смешной пузатый щенок Тузик, ковылявший по одному из жилых балков на еще не окрепших ногах. Наши песики были способны съесть совершенно все, что им давали. Недаром на Севере бытовало замечательное присловье: «Если собака не ест лаврового листа, значит, она сыта». Защитники животных, наверно, сочли бы его грубоватым, но оно порой применялось и к людям, так что псам обижаться было не