– Грандиозно, – прошептал молодой человек. – Тогда я мамочке бутылку отдам. Ведь, если быть честным, когда б не ее письмо, я точно с Королевым в Крым не слетал бы.
– Минуточку, гражданин! Вы противоречите сами себе. Вы только что пообещали, что мы разопьем шампань вместе. А теперь – мамочка. Мама, конечно, дело святое, но как же наш договор?
– И впрямь я зарапортовался. Простите, Юрий Васильич. Но знаете что? Можно мы к вам сегодня придем с мамой вместе? Ей одной сидеть у нас дома совсем неинтересно – у нас даже радио нет. А нашей компании она совсем не помешает. А, Юрий Васильич?
– Как имя-отчество мамаши? – деловито спросил Флоринский. – Какого года рождения?
– Я знаю, – засмеялся Иноземцев, – вы предпочитаете гораздо более юный контингент. Она у меня с девятьсот восьмого года. А зовут Антониной Дмитриевной.
– Антонина Дмитриевна? Значит, Тоня? – Юрий Васильевич на минуту задумался. – Что ж, приводите и маму, юноша. А главное, не забывайте свою очаровательную беременную жену и вышеупомянутую бутылку шампанского.
Наступление Нового года Галю Бодрову-Иноземцеву едва ли не впервые в жизни не радовало. Чего веселиться-то? Во-первых, в гости пожаловала свекровь. И без того в домике, что они снимали, не слишком много места, а теперь и вовсе не развернешься. Антонина Дмитриевна спала на дореволюционном диване в «гостиной», отделенной от «спальни» занавеской. А Владька, будто не понимая, каждую ночь приставал со своею любовью – и без того ей никакой любви от него не хотелось, а тут прикажете ерзать и скрипеть практически в метре от свекровиного ложа. Галя попытки мужа отбивала – а тот как будто и не устает на работе, приезжает на последней электричке (или даже на первой утренней!) – и лезет со своими ласками! Он обижался, сердился.
Вдобавок свекровь если не холодна с невесткой была, то и не тепла – точно. Всю посуду расставляла по-своему, печку пыталась топить собственными методами, готовила по личным рецептам. Хорошо, не читала Гале нравоучений – если разногласие меж ними возникало, просто поджимала губы и замыкалась.
Словом, если учесть все неприятности, скопившиеся вокруг, то станет понятно, что Галя чувствовала одно: как ей все опротивело! И беременность – никакого радостного предвкушения, только тяжесть, боль и страх. И работа – когда она была училкой, то от школьников получала положительные эмоции: ребята ее подзаряжали, веселили, делали труд значительным. А тут, в ОКБ, сидишь, как червь, переводишь скучные американские журнальчики. И домик этот съемный надоел – с утра и с вечера приходится топить печку, иначе замерзнешь, и посуду мыть в тазу, в воде, нагретой на печи, – а от Владика помощи не дождешься, он все на работе пропадает. И муж, честно говоря, тоже надоел – да и не люб он. С утра до вечера на службе, а потом, как автомат, быстро-быстро рубает приготовленное и юркает в постель, пристает со своими ласками.