–Я не могу,– призналась я, – у меня пальцы толком не гнутся.
–Ничего, три метра уж как-нибудь волоком дотащим, – успокоил меня второй пилот, – ты идти в состоянии?
–А куда я денусь? – резонно вопросила я, – ты свои приоритеты четко расставил, рисковать не буду.
–Вот и хорошо, – одобрительно кивнул Урмас, – наш марафон близок к завершению, не смей упасть на финише!
Очертания одноэтажного строения с треугольной крышей символом надежды выплыли из непроглядной тьмы, я увидела открытую нараспашку дверь и в необъяснимом приливе энергии я отчаянно рванула вперед, чем изрядно порадовала Урмаса, не меньше моего жаждавшего поскорее укрыться от снега и ветра. Можно сказать, в одиночку, я втянула плед с речевым самописцем внутрь, и как только второй пилот захлопнул за нами дверь, рухнула на пол. Первые несколько минут я неподвижно лежала на спине и пустым взглядом таращилась в потолок, не в силах поверить, что «переход Суворова через Альпы» наконец-то закончился, у меня появилась долгожданная возможность перевести дух. Потом начали оживать пальцы, и навязчивые покалывания в озябших подушечках вывели меня из оцепенения. Мокрые ноги также не замедлили напомнить о себе целой гаммой неприятных ощущений, я приняла сидячее положение, обхватила колени руками, в упор взглянула на привалившегося к стене Урмаса.
Видок у второго пилота был, честно говоря, еще тот. Урмас Лахт сегодняшнего образца кардинально отличался от рафинированно-идеального образа, взлелеянного в моих любовных грезах. До этого дня мы с Урмасом пересекались исключительно по служебным обстоятельствам, если не брать в расчет, корпоративного забега, куда я затесалась ради гипотетического шанса сблизиться с предметом своего обожания, и каждый раз второй пилот выглядел безупречно, даже пропитанная потом майка удачно подчеркивала мышечный рельеф спортивной фигуры. А уж в летной форме Урмас Лахт и вовсе сражал мое ретивое сердце наповал: я провожала его влюбленным взглядом и не могла отвести глаз даже после того, как он давно скрылся из вида. С формальной точки зрения Урмаса нельзя было назвать эталоном мужской красоты: слишком глубоко посаженные глаза блеклого серо-зеленого оттенка, слегка вьющиеся волосы с характерным для прибалтов рыжеватым отливом, удлинённый овал узкого, худощавого лица, тонкие губы, придающие их обладателю несколько надменное выражение – я любила в нем всё, все его черты казались мне прекрасными и родными, и я никак не понимала, почему та же Леська считает внешность второго пилота заурядной и невыразительной. Сейчас Урмас был измотан и опустошен, его глаза запали еще глубже и как будто провалились в две бездонные впадины, нос и скулы заострились, а влажные волосы отдельными прядями прилипли ко лбу – тут же поневоле поверишь, что этот человек восстал из ада. Наверняка и моей физиономией запросто можно было детей пугать, и в целом мы с Урмасом составляли достаточно гармоничную пару: еле живые, изможденные