– Вот придёт весна, зазеленеет травка, и ты станешь моею…
Мне стало страшно, всё в ушах стихло, как перед землетрясением. Мало мне было мучений от сидения на подоконнике рядом с комнатой “чинз”, невест с национального отделения! Кстати, о них надо рассказать подробнее.
Когда они появлялись из всех сел Осетии с целью получить образование, то начинали демонстрацию своих манер сельских невест. Лучшей манерой была у них стирка. Они стирали день и ночь – в здании без постирочной комнаты, без стиральных машин.
Но у всех у них в арсенале оказывались огромные тазы, словно они поступали на обучение вместе с ними. И они стирали, стирали, а остальные девушки из других мест должны были угнаться за ними.
Эти девицы вместе с тазами и дипломами въезжали обратно в свои села уже просватанными. Все остальные должны были или игнорировать, или подстраиваться, чтобы тоже выходить замуж не опозоренными.
Я тоже стирала, хотя не стремилась замуж. Но каждый раз, когда я вывешивала во дворе общежития свое постельное бельё, ни один южанин не проходил, чтобы не выразить удивления – ты и стирать умеешь?
И всякий раз мне приходилось с достоинством отвечать:
– Если умеешь стирать, необязательно выглядеть прачкой.
И они одобрительно кивали. Если бы я не стирала, они бы плохо думали обо мне.
Я считалась хорошей девочкой, а этот титул обязывал не нарушать привычного набора достоинств – приходить в общежитие не поздно и не просто быть чистенькой, а стирать, стирать, и чтобы все это видели. Сверх того, я стирала рубашки моего брата в его студенческом общежитии.
Но возвращаюсь к той сакраментальной фразе – об опасности будущей весны для меня. С того последнего сидения у двери «чинз» я обходила Джоджра весь семестр до летних каникул.
А он отлавливал меня, приходилось вновь и вновь сидеть на подоконнике, но внутри было постоянное напряжение – этот стервец опасен, его надо избежать, особенно, как только приблизится весна. Это напряжение меня совсем сломало.
Как только в воздухе запахло весной, я опустилась на ступеньку лестницы прямо у ног Джоджра, горько при этом рыдая. Проходившие мимо, поражённо спрашивали у него – что случилось? Не зная, что отвечать, он участливо склонился надо мной и всё никак не мог уловить связи между давно сказанными словами и моим поздним рыданием.
Я была безутешна – Джоджр, с его громкой славой бесконечных похождений и дружеских попоек, был тяжёлой обузой для моей души.
Мои обильные слёзы были искренними – мне нужен был покой, я была маленькая, худая и нервная, мой вид, и мои стенания, должно быть, пробудили в нём сострадание, потому что он положил на мою голову почти отеческую руку и прорычал, как добрый зверь:
– Иди спать, я не трону тебя!
С того момента я ожила, легко сбросив с себя великолепное платье джоджровской избранницы, стараясь больше не попадаться ему на глаза. Оно было мне не по плечу.
На