Ржевская дуга. Детство. Стихи и проза о Великой Отечественной Войне. Геннадий Федорович Русаков

но между собой довольно часто общались на финском. Отношение оккупантов к карелам было иным, гораздо более лояльным, чем к нам – русским. Это было особенно заметным, когда, как я уже говорил, в нашей местности стояли финские части. И если к январю в русских деревнях – весь домашний скот был уже съеден – в карельских он был цел во многих домах, даже в это время, когда мы уже находились в деревне Александровка. Там, в этих карельских деревнях, маме удавалось, обменять что-либо из того чемодана, на какие-то продукты, чаще всего на картофель.

      Глава 10. 1942 год. Прадедушка

      В середине марта от голода умер прадедушка. Так получилось, что после неудачного дня, когда разули бабушку, у нас никакой еды не оставалось и мы целую неделю, вообще, ничего не ели. А так как, и до этого, мы практически голодали, с самого первого дня как нас пригнали в деревню, то становится понятно, что организм самого старого из нас не выдержал первым.

      Похоронили мы его рядом с домом, на месте сгоревшего накануне при артобстреле сарайчика. Там была оттаявшая земля. Помню, что он лежал на обрезке горбыля, на котором его опускали в могилу, выкопанную мамой, а его седая борода шевелилась как будто от ветра – в ней копошилось несметное количество вшей. От тесноты, скученности, невозможности помыться, постирать бельё, сменить одежду, даже просто умыться, мы все буквально покрылись вшами. Они как живой ковёр ползали по одежде, по телу, по голове – зуд был страшным, изнурительным, но избавиться от этой напасти в тех условиях, в которых мы оказались, было невозможно.