Мистер Гибсон понимал неестественность молчания и почти догадывался о причине, но знал, что для примирения с неожиданными изменениями требуется время, и верил, что эти изменения принесут дочери счастье. Раскрыв наконец секрет и сделав признание, которое почти сутки камнем висело на сердце, он испытал облегчение, поэтому не нашел ничего лучше, как заняться перечислением преимуществ женитьбы, которые уже успел выучить наизусть.
– Она подходит мне по возрасту: не знаю точно, сколько ей лет, но думаю, что около сорока, – а жениться на ком-то моложе не хотелось бы; Пользуется уважением лорда и леди Камнор, что само по себе является прекрасной рекомендацией; обладает исключительно тонкими, изысканными манерами – разумеется, почерпнутыми в тех кругах, где приходится вращаться. Так что нам с тобой, милая, чтобы не показаться простоватыми, придется немного над собой поработать.
Игривый тон не вызвал у дочери никакой реакции, и мистер Гибсон продолжил:
– Она умеет вести хозяйство, причем экономно, так как в последние годы держала школу в Эшкомбе. И, наконец, что тоже важно, у нее есть дочь примерно твоего возраста, которая, разумеется, приедет в Холлингфорд, будет жить с нами и станет тебе доброй подругой… сестрой.
Молли долго молчала, а потом тихо проговорила:
– Значит, ты выпроводил меня из дому, чтобы не мешала все это устроить?
Слова прозвучали из глубины оскорбленного сердца, однако реакция отца вырвала из пассивного состояния. Мистер Гибсон вскочил и, что-то бормоча себе под нос, быстро покинул комнату. Что именно он говорил, Молли не расслышала, хотя бросилась следом – по длинным темным коридорам в ярко освещенный солнцем хозяйственный двор, а потом и в конюшню.
– Ах, папа, папа! Я вне себя! Не знаю, что и сказать об этой мерзкой… отвратительной…
Доктор вывел коня: неизвестно, слышал ли он слова дочери, – и, поднявшись в седло, бросил сверху вниз мрачный, ледяной взгляд.
– Думаю, будет лучше, если сейчас я уеду, иначе мы наговорим друг другу много такого, о чем потом пожалеем. Мы оба слишком взволнованы. До завтра успокоимся. Ты хорошенько подумаешь и поймешь, что главный – единственно важный мотив моего поступка – твое благо. Можешь передать миссис Хемли – я сам собирался сказать, – что приеду завтра. До свидания, Молли.
Еще долго после отъезда отца – когда стук копыт по круглым камням мощеной аллеи давно стих – Молли стояла, прикрыв глаза ладонью и глядя в пустое пространство, где он растворился. Она боялась дышать: тяжелые вздохи срывались в рыдания, – наконец повернулась, но не смогла войти в дом, не смогла ничего сказать миссис Хемли. Перед лицом Молли стояли холодные глаза отца: как он смотрел, как говорил, как покинул ее.
Она вышла в сад через боковую калитку – ту самую, которой пользовались садовники, чтобы принести из конюшни навоз, – скрытую от глаз пышными кустами, вечнозелеными растениями и раскидистыми деревьями. Никто не узнает,