«Ничего страшного, – думал он по дороге, – скоро между нами установится взаимопонимание. Трудно ожидать, что с самого начала мысли потекут в одном направлении, да мне бы этого и не хотелось. Было бы скучно слышать от жены лишь эхо собственных мнений. Интересно, как ко всему этому отнесется Молли? Ведь и женюсь-то в основном ради нее». Далее, словно хотел себя в чем-то убедить, он занялся перечислением положительных качеств миссис Киркпатрик и тех преимуществ, которые дочь получит от предпринятого им шага.
Ехать в Хемли-холл в тот же день было уже слишком поздно: Тауэрс-парк находился в противоположном направлении от Холлингфорда, – так что в дом сквайра доктор попал только следующим утром, рассчитав время таким образом, чтобы, прежде чем миссис Хемли спустится в гостиную, выкроить полчаса, чтобы поговорить с Молли. Он предполагал, что после такого известия девочке потребуется утешение, а никто не смог бы выразить сочувствие лучше доброй хозяйки.
Утро выдалось солнечным и жарким. Работники в одних рубашках убирали ранний урожай овса. Доктор медленно ехал по дороге и не только видел их поверх живых изгородей, но и слышал размеренный, спокойный звук срезавших колосья кос. Косари молчали, так как разговаривать было слишком жарко. По другую сторону вяза, под которым мистер Гибсон хотел было остановиться, чтобы понаблюдать за работой и немного оттянуть разговор, которого боялся, лежала собака, охранявшая одежду и воду, и, высунув язык, тяжело дышала. Доктор упрекнул себя в слабости и продолжил путь. К дому подъехал уверенной рысью, причем раньше своего обычного часа. Никто его не ждал, все конюхи вышли в поле, однако для него это ничего не значило: в течение пяти минут мистер Гибсон сам выгулял коня, чтобы тот остыл, а затем отвел в стойло, ослабил упряжь и осмотрел с особой тщательностью. В дом доктор вошел через дальнюю дверь и сразу направился в гостиную, хотя предполагал, что Молли может оказаться в саду. Она действительно сначала отправилась туда, но жара заставила вернуться в дом. Утомленная зноем, девушка прошла через французское окно, села в кресло и уснула, причем шляпа и книга так и остались лежать на коленях, а рука безвольно повисла. Молли выглядела сейчас такой нежной, юной и уязвимой, что, глядя на дочь, мистер Гибсон испытал бурный прилив любви.
– Молли! – позвал он тихо и сжал тонкую загорелую руку. – Молли!
Девушка открыла глаза и в первый миг не поняла, кто перед ней, потом радостно вскочила и крепко обняла отца.
– Ах, папа! Дорогой, дорогой папа! Вот я засоня! Ты приехал, а тебя никто не встретил!
Мистер Гибсон молча увлек дочь к дивану и усадил подле себя. Говорить и не требовалось: Молли радостно щебетала.
– Я так рано встала! Наверное, потому и уснула. Но до чего же приятно выйти в сад, пока еще свежо, а вот день сегодня необыкновенно жаркий. Вряд ли итальянское небо, о котором так много говорят, может быть синее вон того маленького