– Тогда где?
Она пожала плечами, потом захихикала, перестала и снова пожала плечами.
– Не знаю. Проснувшись вчера, я просто знала об этой истории, будто она всегда была у меня в голове. Мне кажется, так бывает со всеми сюжетами. Даже из реальной жизни. Я понимаю, это неприятная, ужасная, нехорошая история, но я… Я не могу не думать о ней, понимаешь? Я представляю себе, как это ощущалось тогда, каково было бы мне на месте Марии, видеть, вдыхать, слышать и чувствовать то же, что и она в ту секунду, когда над ней нависла волна. Прости, не получается это объяснить. Я просто хотела рассказать тебе об этом, Мерри, поделиться с тобой историей. Понимаешь? – Она добавила в голос металла, который звучал всякий раз, когда она сидела над домашним заданием или кричала мне, чтобы я отстала от нее. – Ты можешь принять это, мисс Мерри?
– Наверно. – Я не верила ей и не понимала, почему она так силилась убедить меня, что об этой истории она узнала не из Интернета. Мне уже было восемь лет, и я больше не была наивной девчушкой. Когда я была совсем маленькой, Марджори рассказывала мне, что все вещи в ее комнате менялись местами сами по себе ночью, пока она спала. Причем она сообщала мне об этом с такой серьезностью, изображая досаду и потрясение, что я переживала вместе с ней ту же досаду и потрясение. Мои эмоции разрастались до почти критических значений, но как раз в тот момент, когда грозили политься слезы, Марджори умела остановить меня одной фразой: «Да ладно тебе, шучу я, шучу. Не переживай, Мерри-мартышка». Мне не нравилось, когда она называла меня «Мерри-мартышка».
– Посмотри, что я нарисовала. – Марджори придвинулась к месту, где я сидела, раскрыла «Вокруг света» и положила книгу нам обеим на колени. На страницах был изображен Амстердам, но она хорошенько потрудилась и переписала буквы названия, чтобы превратить подпись «Амстердам» в некое подобие «Бостона». Она нарисовала гигантскую цистерну, спереди у нее зияла ужасающая дыра с зазубринами, из которой на город изливались струи накаляканной коричневым фломастером патоки. Марджори также изобразила облаченных в спортивные курточки и при галстуках кошек и собак в стиле Ричарда Скарри. Завязшие в патоке животные барахтались, пытаясь спастись. Волна патоки нависла над обреченным поездом, его пассажиры, тоже переделанные в кошек и собак, вопили от ужаса.
Мне хотелось ударить Марджори, двинуть по ее тупому улыбающемуся лицу. Она издевалась надо мной, над моей глупенькой книжкой с ее нелепыми историями. И все же я не могла отвести глаз от страницы. Это было жуткое зрелище, которое сулило мне кошмары, но в этом безумии было что-то завораживающее.
Марджори сказала:
– Смотри. Вон Золотой Жук. – Она указала на желтенькую фигурку с перечеркнутыми глазками и протянутыми в поисках помощи тоненькими как прутики ручками, которые вздымались над паточным потоком. Он одновременно взывал ко всем и ни к кому конкретно.
Я молча захлопнула