Весь город лихорадочно паковал вещи. Оставались совсем отчаянные и те, кому, как нам, ехать было некуда. Вера с матерью тоже остались. Отец присоединился к отряду тушения пожаров. Он появлялся дома на несколько часов – мылся, брал с собой еду и воду и снова уходил.
Тем утром уезжали семьи, которые ждали до последнего, но все-таки решили бежать. Жара нарастала, в тени было сорок градусов. Мы кашляли и сморкались черной слизью. От дыма и гари слезились глаза. Ночью во всем городе отключили электричество, газ и телефоны. Нам не объяснили почему. Говорили разное. Одни – что пожары повредили линии электропередач. Другие – что электричество отключили намеренно, чтобы горожане решились уехать. Третьи – что далеко за городом рвануло газовое хранилище и нужно срочно ехать, пока не начали взрываться плиты в квартирах.
Во дворах стояли машины и мотоциклы. Соседи суматошно бросали в них свое добро. Чемоданы, поверх них – забытые в спешке, неупакованные вещи. Машины уезжали забитые: сидели друг на дружке, вещи свешивались из открытых окон. Пассажиры держали в руках взятый в последний момент домашний скарб – сковородки, одеяла, горшки с цветами. Всех влекла неведомая сила, заставляя хватать ненужное. Из люлек мотоциклов вываливались клетчатые китайские сумки. Люди везли с собой кошек, собак, хомяков и попугайчиков в клетках. Встревоженные семьи спешили на автобусы. Эти поспешные отъезды обнажали нищету города. Замызганные одеяла. Старую сколотую посуду. Вещи несли завязанными в застиранные и полинялые простыни.
Вера пришла ко мне тем вечером. Мать с тревогой и одновременно с осуждением смотрела, как я обуваюсь в прихожей. Конечно, ей не могло понравиться, что дочь уходит куда-то на ночь глядя с гулящей подружкой. Отца дома не было.
– Мы на полчаса, потом вернусь, – сказала я, мать поверила и сразу успокоилась.
Во дворах было темно, хоть глаз выколи. Мимо проходили одинокие тени и компании теней. Тени сидели на лавочках у подъездов. Тени смеялись и разговаривали на балконах, попыхивали красные точки сигарет.
– Пойдем посмотрим на пожар? – предложила Вера.
– Он же за сопками, – ответила я.
– Все равно, пойдем. Что-нибудь увидим.
Молча дошли до ближайшей малосемейки. Малосемейки, они же маласьки, были самыми высокими зданиями в Гордееве, по девять этажей. Раньше в них селили заводских, потом стали давать всем подряд. И два дома превратились в рассадник. Во дворе днем и ночью пахло анашой, иногда – химкой. Внутри на каждом этаже тянулись коридоры во всю длину дома, по обеим сторонам одна за другой шли двери. За дверями были одинаковые комнаты. Прихожая, бывшая одновременно и кухней, занимала два квадратных метра, слева – ванная: унитаз и прилепленная в нему сидячая ванна.
Я опасалась проходить мимо маласек даже днем. Но близость Веры давала мне храбрости. Я видела, что она ничего не боится.
Во дворе горело несколько костерков – люди готовили еду и кипятили