Николай Павлович, взволнованный до глубины души, обнял Иван Иваныча и прослезился, но категорически отказался от его предложения и в тот же день перевёл в главную контору свои собственные 3.000 рублей.
Лукомский, не дождавшись ответа, решил наконец добиться личной встречи с Модзалевскими.
Несмотря на жару, он одел чёрный сюртук, тёмные перчатки, длинное пальто, цилиндр и высокий, худой и мрачный, словно привидение, поехал на извозчике в своё прежнее жилище.
Его появление у парадного крыльца произвело полное смятение в доме Модзалевских. Первая его увидела няня. Уже ранее заряженная общим страхом, царящим в доме, она кинулась в детскую и заплетающимся языком, задыхаясь, закричала:
– Приехал! Приехал!
– Что с тобой? – спросила, недоумевающая, Елизавета Сергеевна.
– Он приехал!
Елизавета Сергеевна поняла… Она схватила Сашу в объятия и, не отдавая себе отчёта в том, что она делает, потащила его в свою спальню, оставив неодетый носок и башмачок на детской кроватке. В спальне она заперлась на ключ и сквозь дверь кричала:
– Не пускайте! Не пускайте его!
В кабинете Модзалевского в это время ещё находился Чакветадзе. Разразившаяся суматоха, звонок на парадном крыльце, беготня и крики за дверями удивили его. Он начал было своё «смотри, пожалуйста», но не окончил: он увидел в окно стоявшую у подъезда длинную чёрную фигуру, которая методически, словно поршень двигателя, приподнимала и опускала руку, чтобы раз за разом нажимать на звонок.
– Николай Павлович! – промолвил он. – К тебе гость жалует: доктор Лукомский!
Модзалевский растерялся. И, растерявшись, побежал к жене. Ему казалось совершенно невозможным видеться с зятем.
– Лизанька, послушай, как быть?.. – начал он, но наткнулся на запертую дверь.
– Не пускайте! – кричала за дверью Модзалевская.
– Лизанька, это я… Что делать? Он пришёл.
– Боже мой!… Не открывай ему!… Не пускай его!… Не принимай!…
– Да ведь нельзя же… Ведь здесь его вещи. Принять его нужно, но я решительно не могу…
– И я не могу!…
Супруги заперлись в спальне и не выказывали ни малейшего намерения выйти оттуда. А доктор Лукомский звонил ещё и ещё раз. Чакветадзе стало неловко, и тогда он решил, на свой страх и риск, выступить в качестве парламентёра.
Напустив на себя важность и поправив папаху, он спустился вниз, и сам открыл парадную дверь.
Лукомский, позеленевший от волнения и раздражения, заставили так долго ждать, окинул его таким