– Олег, только честно, тебя что-то настораживает в этих аномалиях? Но ты не решаешься об этом заявить.
Я не видел его лица, но почувствовал по воцарившейся по ту сторону канала тишине, как мой координатор побледнел.
– Не то чтобы настораживает, – протянул он. – Если бы я прочитал об этом исследовании в авторитетном журнале или услышал на конференции, я бы, возможно, не поверил. Но я свидетель этих открытий. С наукой творится что-то необычное, и я не могу этому сопротивляться.
– Но с чего ты взял, что не можешь ничего поделать?
– Не знаю, все так быстро меняется. Никто не понимает, как надо реагировать на этот каскад событий.
Своим ответом со словосочетанием из ситуативного отчета, которое превратилась в клише, он как-то сразу осадил мой натиск.
– Вот тебе рабочая памятка: если будешь со мной откровенным – я не пропущу ничего важного. А если я не пропущу ничего важного, то мы с тобой будем везде не просто вовремя, а начнем пребывать на место еще до того, как все начнется. Эта ответственность – на тебе, – доверительно произнес я в микрофон, и, судя по гулу в наушниках, Олег напрягся еще сильнее.
Я никогда точно не представлял, что подсуну своим коллегам в следующий раз. Это всегда было что-нибудь простое, примитивное, что особенно любили физики: аномальные пятна, электромагнитные активности, старомодные эффекты и неисправное винтажное технологическое оборудование, которое то появлялось, то исчезало.
На этот раз у меня получилось рассмотреть сразу несколько «аномальных пятен» на спутниковых снимках. А уж пропущенные через десяток фильтров очертания этих образований можно было различить совсем ясно. Мне нужно было найти самые стабильные. Я всегда чувствовал этот момент. Просматривая кадры со спутника серию за серией у себя дома, я пытался понять, что с ними не так. Могло быть не так.
Но я старался не переборщить с изобретательностью. Если бы вы посмотрели вокруг моими глазами, то вам бросилась бы в глаза дурная упорядоченность – речь ли о центре перенаселенного города, безжизненных скалах или о самом буйно цветущем и плодящемся биоценозе. Вы бы обнаружили такую внутреннюю обусловленность всех форм и предметов, такую доводящую до белого каления устремленность в систему самых порой неподходящих друг другу частей и явлений, что вы сказали бы: ого, да они издеваются!
И какую бы комбинацию я ни воплощал, самую неслыханную по абсурдности, все эти новорожденные фигуры тут же рвались и переупорядочивались согласно их внутреннему состоянию. Я мог менять реальность и саму природу, только подслушивая этот военный марш, эти чеканящие четыре четверти без триолей. Реальность – патологически педантична, ее просто так не сбить с панталыку. Настоящего хаоса никогда не существовало, чтоб вы знали. Ему не удавалось продержаться и миллионную долю секунды.
Черт! Но когда мне стал названивать