– Четыреста, Эр, – сказал Арик и засмеялся. – Но это неточно… может статься, и четыре тысячи. А может восемь тыщ… Счёт годам я хоть и веду, Эр, и очень строгий, но не замечаю того счёта, как чётки перебираю…
– Не может быть…
…Я смотрел на моего брата, живущего здесь так, как он привык, в роскоши и неге, прекрасного собой, как всегда, в окружении невольников и красавиц, услаждающих его взор танцами, его уши песнями, его сердце сладкой лестью, его тело ласками. На что ему понадобилась Аяя, она была бы как чужеродный предмет здесь… Или нет? Или захотела бы стать хозяйкой всего этого богатства, этого бело-красно-золотого великолепия?.. Она могла бы иметь всё, и вот такой же дворец, если бы только раз намекнула, что хочет этого, а не странного нашего жилища высоко в горах с этими глупостями вроде сада-огорода, скотины, и наших бесконечных занятий науками. Но ведь и с Эриком Аяя жила так же, в простоте, никакого злата они не забрали и не уехали с Байкала, чтобы зажить вот так, как теперь живёт Эрик… Стало быть, она счастлива со мной? Как это глупо сейчас спрашивать себя…
– Я вижу, ты процветаешь, Эр, как обычно, впрочем, – сказал я, когда мы в громадном просторном зале из белого мрамора, уселись на низкие мягкие диваны, обитые алым шёлком и позолоченные по завиткам резьбы на ножках и спинках. Струи фонтана, устроенного прямо здесь, в середине этого гулкого зала, журчали, освежая воздух, и услаждали наше дыхание.
– А ты? Ар… выглядишь… что говорить, как всегда. Красивее вроде даже стал, чем допрежь был. Я всегда удивлялся, откуда и взялась в тебе красота… в детстве такой был неказистый! – засмеялся Эрик. – Угощайся, лакомство чудесное – лукум, здесь вообще, знаешь, в сластях знают толк, во всех смыслах, что можно этому слову придать.
– Я это знаю, Эр, в прежние года и я здесь, а Востоке, немало времени провёл. Но сладость такая приторна и докучна. Нет?
– Возможно, – не стал спорить я, внимательно разглядывая его. Я ничем не слукавил, Арик, действительно стал краше, чем был некогда, откуда, что в нём берётся…
И не выдержав, спросил:
– Поздорова ли Аяя?
Арик посмотрел на меня, в глазах его мелькнул огонь, мгновенно, словно молния.
– Что ты… Любишь её? По сию пору? – быстро спросил он, прожигая меня быстрым взглядом.
Я перестал усмехаться и проговорил, отворачиваясь, потому что от тех слов мне было больно, а лгать я не хотел и утаивать от него не мог.
– Что вопрошаешь? Нешто можно разлюбить?.. – не узнавая свой голос, вдруг осипший, сказал я. – Хорошо живёте? – спросил я, снова посмотрев на него.
Вот тут лицо у него просияло, и он не говоря ни слова, только кивнул, краснея, опустил глаза. Как мальчик, надо же… Выходит, лучше даже, чем прежде, выходит, и не ревнует её больше… даже ко мне, даже к прежнему? Я так люблю её, так желаю по сию пору, думаю о встрече, какова она будет, а он и не ревнует? Выходит и она не вспоминает меня?..
– Ревную, отчего