– А куда мы теперь поедем? – интересуется за завтраком мать, намазывая свежий хлеб сливочным маслом. – Опять в Херову?
– Нет, конечно. В другие города: Пераст, Котор, Тиват. За нами заедут после обеда.
– Пераст, – задумчиво повторяет она, затем недобро ухмыляется и выдает: – Пераст – педераст!
Я с трудом контролирую себя, но все-таки мне удается сохранить нейтральное выражение лица. Желваки на месте, глаза не закатываются в глубь глазниц. Еще четыре дня – и свобода. Перетерпеть. Пережить.
Вечером, после нашей вылазки в Херцег-Нови, мать неожиданно предлагает купить вина. Я не люблю выпивать с родителями. Пить они не умеют. Алкоголь их не расслабляет, а озлобляет. Они из тех буйных граждан, которые под действием градусов начинают выяснять отношения, докапываться, расковыривать старые болячки. Пили бы водку – хватались бы за ножи. Вино подталкивает их к ссорам и перетрясанию нафталиновых обид из сундука прошлого.
– Да давай попробуем местное вино, – настаивает она.
– Ну хорошо, – соглашаюсь я и беру местное шардоне. И в самом деле, когда еще такое выпьешь?
Вечером мы встречаем закат на нашей огромной террасе. Вино разлито по бокалам, на столе местные колбасы, сыры и фрукты. Я наблюдаю, как на другом берегу залива, там, где Тиват, в домах начинают зажигаться огоньки.
– Да, – говорит мать, словно отвечая на вопрос, который ей никто не задавал, – тебе уже тридцать пять лет! Подумать только!
Думаю: «Понеслось!».
– Тридцать пять лет, – продолжает она, – ни семьи, ни детей. У меня в твоем возрасте всё это уже было. И даже два аборта. Сейчас могло быть трое взрослых детей. Старшему за сорок, а еще один был бы моложе тебя на год всего. Я всё думаю, зря, наверное, их сделала. Вдруг те дети меня больше бы любили, уважали, вдруг из них что-то годное вышло бы.
– Это вряд ли, – уверенно отвечаю я, – в условиях нашей семьи выросли бы пьяницы и мутузили тебя каждый день, а пенсию твою пропивали.
– Может, и так, – пожимает она плечами, – две жизни я загубила, одну тебе дала. А ты ей так распорядилась! Пора уже о детях подумать, давно пора.
– Почему? А если я не хочу? – Вино горчит, воздух сгущается, и мне почти нечем дышать. Хочется встать и поскорее уйти в номер, но нельзя, нельзя так легко сдаться и позорно покинуть поле битвы. Мне уже не шестнадцать, я смогу.
– Как это не хочешь? Все рожают, а ты не хочешь! В этом же смысл жизни – плодиться и размножаться! – искренне удивляется мать.
– Как-то странно человеку, сделавшему два аборта, цитировать Библию, не находишь?
– Ха! – Мать произносит это междометие как весомый аргумент и ненадолго замолкает.
Она отпивает вино большим глотком, потом вновь подхватывает падающее знамя разговора, который мы с ней ведем уже не первое десятилетие:
– Ну