– А дальше я сыграла ему герб и гимн.
Тишина.
Поезда, наверное, уже не было слышно и в рельсах. Зато слышно, как трещат сверчки, а может кузнечики. Где-то далеко шумит ветер. Ночь – нет, это был вечер – на счастье, была не слишком холодная. Еще не так далеко отошло от лета. Совсем даже недалеко.
И все-таки это была осень. Когда ходят в школу. А то, что вечер – не ночь – то разница между ними была незаметна. Тут, в полной темноте, на пригорке, где до школы и города – всего ничего, какой-то день езды. И неизвестно, сколько дней – в другую сторону. И куда. И по звездам не скажешь. Звезд не было. И, может быть, поэтому уверенный голос, который произнес эти дурацкие – еще бы не дурацкие, сам бы он не мог объяснить, что они значат – слова в темноте, был чуть-чуть немного слишком уверенный.
И вдруг другой голос отозвался – и это был, совершенно точно, ничуть не слишком уверенный голос – но и никакой неуверенности в нем не было – а в самый раз: – И ничего ты ему не сыграла. У тебя и не было на чем играть! – А это была воробей, которая чувствовала себя, несмотря на отсутствие школы, ни на то, что ночь только началась и совершенно не собиралась когда-нибудь прекращать тянуться, – а может, именно поэтому – так легко и свободно, как не чувствовала себя НИКОГДА В ЖИЗНИ. Никогда в жизни. Никогда в жизни ей еще так долго не хотелось в туалет – и никогда в жизни ей не приходилось ходить на горшок в такой полной, совершенной, кромешной тьме – в которой можно было и не надевать штаны после того, как ты уже их сняла.
Юна, не услышь этого голоса, – вероятно, все-таки пораскинула бы сейчас мозгами. Если бы у нее были сейчас только одни свои собственные мозги. А так – задумываться не приходилось.
Вместо этого она засунула руки глубоко в карманы. И сказала:
– Мне сегодня, то есть вчера (да, потому что я уже проснулась!) – один – черный, этот, негр, вот. Играл одну песню. Сказать, на чем? На бревне. В черном лесу. Почерней, чем этот. Ну что, ты уже застегнула свои штаны?
– У меня нет штанов, – сказала воробей. – Я в платье.
– Ты бы еще школьную форму надела, – сыронизировала Юна. – Пошли, чего здесь торчать.
– Куда пошли? – спросила воробей. Против воли, головы обеих, как на одной резинке, повернулись – у воробья – на-праа… – а у Юны – нале-е – во! В сторону, предположительную, города и школы. – У тебя на бороде, – сказала Юна невпопад. – Я жрать хочу. Может там какой-нибудь… буфет. Погнали!
Если ты ходил когда-нибудь по шпалам, то ты знаешь, что через шпалу идти слишком широко. А по каждой шпале – узко. Вот по этим самым шпалам, в сторону, в которую ушел ушедший поезд, семеня и перепрыгивая – одна, а другая – не сбиваясь с ритма, а шагая в ногу, и поэтому проваливаясь то вверх, то вниз, на землю