– Я не хотела тебе этого говорить. – Она наклоняется вперед. Под подбородком у нее вьется легкий пар. – Моя дочь… – при этих словах все поплыло у меня перед глазами: деревянные стулья, стол, документы, сложенные на столе в углу, огни над нашими головами, – была убита.
– Убита? – Я не могу в это поверить, несмотря на то что твоя мать только что произнесла это вслух. – Как? Кем?
– Бандой, – она медленно кивает, успокаивая себя, – у ручья. У того самого ручья.
– Но что вы имеете в виду под «банда»?
– Они изводили ее годами.
Ты никогда об этом не упоминала.
– Кто?
– У них был большой черный грузовик. Они одевались во все черное, носили балаклавы, – это слово показалось мне необычным, – и белые хирургические перчатки. – Кажется, будто она специально пытается помешать мне выпытать подробности. Она молчит так долго, что я думаю, что история окончена, как вдруг: – Моя дочь была прекрасной хозяйкой. Она отлично ладила с гостями, все гости ее любили. Она была самым добрым человеком. Она была моей лучшей работницей. – Она вытирает глаза, но я не вижу слез. Она не выглядит грустной, но лицо ее излучает ужас, буквально пронизано им. – Она не хотела поднимать шум, даже когда они… – она задыхается и через силу закусывает кулак, – они угрожали ей. Они преследовали ее и изводили до тех пор, пока не довели до панического страха.
Я в шоке. Я не могу поверить, что это произошло. Не могу поверить, что ты ничего мне не сказала. Все то время, что ты пыталась спасти других людей, спасать нужно было тебя. Как ты могла мне не сказать? Как ты могла держать это при себе?
– А полиция что?
– Полиция? – Ее глаза резко темнеют. – Ничего.
– Ничего?
– Она не смогла их описать, потому что их лица и руки были закрыты. – Это и удобно и невероятно одновременно. – Полиция сказала, что они ничего не могут сделать.
– Как они могли не сделать ничего? – Да, все мы знаем об ошибках полиции, о сокрытиях и сговорах, но чтобы не делать вообще ничего?
– Они сказали ей, чтобы она смирилась с этим, – выплевывает твоя мать в ответ. – Вот какая здесь полиция. Им все равно. Им нет до нас дела.
Она крепче сжимает чашку в руке.
– Это произошло. Но моя дочь сильная. Она не собиралась позволять им выгнать ее с родной земли, из своего дома, поэтому она осталась. Она отказалась носить оружие, хотя мы с Эмметтом умоляли ее. Она была такой храброй. Но они возвращались снова и снова. Они нападали на нее у ручья. Они следили за ней, когда она куда-то ездила. Прижимали ее к обочине. Она пыталась быть сильной, но их нападки не прекращались.
– Но кто они такие? – перебиваю я в замешательстве. Ощущение такое, будто твоя мать взяла твой рассказ и вывернула его наизнанку, чего я совсем не ожидала. Или, возможно, не хотела ожидать. Безликая банда? Это как-то слишком. Как-то очень уж ненатурально. Ты говорила мне, что есть цепочка: сначала муж, потом семья, потом любовник. Это главные подозреваемые. А не безликие банды в глуши,