– Ты что, тупой, или правда не понимаешь, или прикидываешься? Может быть, ты бесстрашный, может быть, крезанутый на всю голову?
– Да о чем ты вообще? – никак не мог понять Семен, что ему хочет сказать Джон.
– О том, что за такое тебя либо на зону, либо в психушку упекут, и меня с тобой заодно. А я не хочу.
Джон говорил тихо, но зло и очень напряженно, то и дело оглядываясь по сторонам, боясь, не услышал ли кто их.
– Слушай, я правда не понимаю, – в полном недоумении развел руками Семен, – что происходит? За что меня должны упрятать в психушку?
– Может быть, и не в психушку, а на лесосеку, дадут тебе кайло в зубы и трудись на славу партии родной, – с обидой в голосе произнес Джон.
– За что? – чуть не крича произнес Семен.
– Не ори ты, – одернул его Джон, – за то, что вся страна отмечает столетие нашего великого вождя, а ты его пле…
Джон осекся, еще раз оглянулся и зло, сквозь зубы, проворчал:
– Все, пришли, наш дом.
Они вошли в грязный обшарпанный подъезд, поднялись на третий этаж. Джон долго звонил, затем стучал в квартиру.
– Слушай, там, наверно, нет никого? – обратился Семен к Джону.
– Ага, нет. Ты чего, там такая туса гудит, что тебе и не снилось.
– Чего тогда они не открывают, если туса?
– А то и не открывают, что не слышат. Песни небось орут во всю глотку, может, там домашний концерт у них идет.
– Это как это он идет, а мы ничего не слышим? – удивился Бокалов. – Что это за концерт такой, если не то, что в округе, на лестничной площадке ничего не слышно?
– Не дрефь, щас все будет.
Джон принялся яростно колотить ногой в дверь.
Когда он замолк, замок в двери скрипнул, и дверь приоткрылась на маленькую щелочку.
– Кто? – спросил хриплый прокуренный голос.
Вместе с ним из этой маленькой щелочки вырвалась небольшая дымная струйка бушующего там праздника.
– Хай, чувак! Здесь Папа Джон.
После этих слов дверь открылась. Невысокий патлатый хоббит с красными крысиными глазами буквально втащил Джона в квартиру и захлопнул дверь.
Семен остался стоять в темноте лестничной площадки, совершенно не понимая, что делать дальше. Мысль о том, что он полный дебил и идиот, незамедлительно постучалась в его голову. Нужно было как-то выбираться из этого темного непонятного царства, из этой странно-глупой пугающей ситуации.
И вдруг Семен почувствовал себя таким одиноким и пьяным, что ему захотелось завыть от осознания своей никчемности. Он сел на ступеньку и закурил. Слезы размером с горошину как-то невзначай, сами собой навернулись на глаза, и он безмолвно заплакал.
Ему было по-детски жаль себя, его одинокая никчемная жизнь всякий раз обламывала его, раздаривая щедрые оплеухи от знакомых и незнакомых.
Его