– Можешь проваливать со своей собакой-утопленником, мне такой пес и даром не нужен! – крикнул Боб уже громче, из последних сил пытаясь сохранить лицо. Но Том не поддался на провокацию и не остановился, и голос у Боба дрогнул и сорвался, когда он заявил напоследок: – А ведь я отдал и показал тебе все, что знал, и ничего не потребовал взамен. Так что можешь забрать себе тот перочинный нож с роговой рукояткой, что ты мне подарил. – С этими словами Боб изо всех сил швырнул нож вслед удаляющемуся Тому. Но эффекта его поступок не возымел никакого, разве что у Боба в душе возникло ощущение ужасной пустоты и утраты – теперь ножа у него не было.
Он стоял неподвижно до тех пор, пока Том не вошел в калитку и не скрылся за живой изгородью. А ножу… ножу нечего просто так валяться на земле. Тому от этого ни жарко ни холодно, гордость же или ненависть в душе Боба явственно уступали любви к перочинным ножам. Кончики пальцев у него уже покалывало от нетерпения вновь ухватиться за грубую и шероховатую рукоятку из бычьего рога, которую они зачастую просто так, из удовольствия, гладили, пока ножик лежал у него в кармане. А ведь у него целых два лезвия, которые Боб только что наточил! Что такое жизнь без перочинного ножа для того, кто уже изведал высшее блаженство? Нет, швырнуть топорище вслед за лезвием – это понятно, чего не сделаешь с отчаяния, но вот кидать в спину бывшему другу перочинный нож – это уж слишком, дурость несусветная. И потому Боб поковылял обратно к тому месту, где в грязи валялся его любимый ножик, и испытал доселе неведомое наслаждение, вновь стиснув его рукоятку после недолгой разлуки и раскрыв сначала одно лезвие, а потом и другое, после чего провел по ним загрубевшим большим пальцем, проверяя остроту. Бедняга Боб! Честь для него была пустым звуком, да и нрав у него был далеко не благородный. Собственно говоря, высокие нравственные принципы не пользовались особенной популярностью в Кеннел-Ярде, который в представлении Боба являлся центром мира, даже если бы они сумели заявить о себе в полный голос; тем не менее не был он и подхалимом и воришкой в буквальном смысле этих слов, в чем поспешно обвинил его наш друг Том.
Но понимаете, какое дело… Том был скорее праведным судией и борцом за справедливость, которой жаждал сильнее обычного мальчишки, – той самой справедливости, что стремится покарать преступника настолько, насколько он должен быть покаран, и которую не тревожат такие пустяки, как реальный масштаб сотворенных прегрешений. Мэгги заметила нахмуренные складки у него на лбу, что несколько поумерило ее радость при виде того, что он вернулся домой куда раньше, чем она ожидала, и она даже не осмелилась заговорить с ним, когда он остановился, молча швыряя мелкие камешки в мельничную запруду. Неприятно отказываться от охоты на крыс, когда вы уже всем своим существом настроились на нее. Но если спросить Тома, какие чувства он сейчас испытывает, он бы ответил: «Я бы поступил точно так же». Таково было его обыкновенное отношение к совершенным поступкам, а вот Мэгги вечно жалела о том, что не повела себя по-другому.