«кадиш», сделала свое дело… Пусть не из остатков памяти об изгнанном сыне, но из заботы о чести семьи и рода, великий раввин и «гаон» поколения похлопотал, задергал за самые важные связи общины, и юношу Войцеха Житковски (Нахум Розенфельд уже к тому времени и по собственному желанию сменил имя и фамилию), освободили от воинской повинности, а ему самому окольными путями поспешили передать, что возле отцовского порога, несмотря на последнюю оказанную милость, ему до конца дней искать и делать нечего. Это был его грех, и он оного не стесняется. Как вообще ничего не стесняется и не скрывает. Но смерти он не видел, в лицо ему она никогда не дышала. Война и впрямь кажется разверзлась, настигла Польшу, и один лишь бог знает, на что способны бесноватый безумец и экзальтированно салютующая ему миллионная толпа, что может произойти в самые ближайшие дни, еще вчера казавшиеся безоблачными и не предвещавшие ничего, кроме увлекательной работы и наконец-то, чудом обретенного личного счастья. Как ни пытается он сейчас, в собственном кабинете и под портретами классиков философии, мыслить оптимистично и взвешено, в глубине души он понимает, что события сегодняшнего утра, нагрянувшие словно гром, холодный душ или морская буря, очень серьезны и быстро не разрешатся, лишь начинают собой длинную и страшную цепь неотвратимого… И даже он сам не знает, что он сможет, а чего нет, если ему в лицо нацелят дуло винтовки… Сможет ли он сам взять в руки оружие, будет ли готов умереть и убить, защищая свою страну, собственный дом и родной город, сросшийся с его судьбой и ставший ее телом старый Университет? Любимую, ставшую сегодня его Магдалену… родителей – своих, не желающих его знать, и ее, принявших его в доме радушно и уважительно? Пану Войцеху сорок лет, он зрелый, проживший более половины жизни, решавший и видавший виды человек, у которого есть все основания уважать себя… попросту нет оснований и причин не уважать. Однако, дуло в лицо – это дуло в лицо, рвущиеся бомбы и падающие под ними дома умеют убеждать, а липкий страх перед смертью может сделать покорным и по детски слабым, и поди знай, на что оказывается способен человек перед угрозой немедленной смерти или мучительной пытки, на что его хватит или нет… А что вместе с толпой, ослепленной лающим бесноватым ублюдком, придут муки, пытки и смерть – да так, как еще никогда не бывало и не знал мир, как дают почувствовать это те дышащие адом и пляской «ничто» идеи, которые поющая и кричащая горласто толпа несет над собой в качестве лозунгов, пан профессор ни сомневается ни на йоту… Прошлая война была торжеством циничных и ловких манипуляций, безумия и отчаяния людей, для которых более не было бога, а была лишь окатывающая ужасом, застилающая весь мир, безраздельно властвующая неотвратимость смерти… Смерти, от которой не уйти и не спастись, которую не отменить и не обороть как судьбу… Та война была безумием и «бунтом» людей, обреченных
