Долгое время аббатство находилось на военном положении и не раз отражало нападения голытьбы и разбойников. Нередко их возглавляли обнищавшие феодалы, потерявшие не только веру, но и остатки достоинства. Теперь же братия была в замешательстве. Поздняя осень – не самое подходящее время для паломников, а нападений давно уже не случалось.
Последняя осада, более года тому назад, едва не закончилась захватом и разорением аббатства. Засуха и неурожай на протяжении семи лет вызвали тогда небывалый голод, а наводнения и землетрясения породили первобытный страх. В начале первой зимы, потерявшие последнюю надежду крестьяне, искали спасения в монастыре, а находили лишь смерть от холода и голода под его стенами. Проповеди отца Симона с высокой башни у ворот, хоть и казались гласом божьим, не могли облегчить их участь. После череды нападений прекратились и они.
Последующие годы удалось пережить только благодаря поддержке графа Раймунда и епископа Адемара. Возобновившиеся было разговоры о наступлении конца света, которые велись на рубеже эпох, прекратились после первого богатого урожая. «Семь тощих лет»[2] стали тяжёлым испытанием и остались позади, заметно проредив паству прилегающих земель и самого́ монастыря.
Начиная с весны этого года и до конца лета, поток паломников не прекращался ни на день. Верующие католики спешили обрести прощение и искупить грехи, накопившиеся за лихие годы безвременья. Паломники приходили группами и поодиночке, нередко в сопровождении охраны, бывали среди них и рыцари. Монастырь находился на маршруте паломничества в Сантьяго-де-Компостела,[3] а путь в Левант[4] оставался небезопасным.
Трудно сказать от кого исходила большая угроза, от сарацин и пиратов по дороге в Палестину[5] или многочисленных разбойников, расплодившихся в последние годы в окрестных лесах. Сам по себе визит вельможи не был событием, к ежедневным гостям братья уже давно привыкли, но не в это время года. Монахи, пребывая в неведении, догадывались, что назревают какие-то важные события, непривычное оживление и дух перемен витали в воздухе.
На старческом лице аббата, испещрённом сетью морщин, не возникло и тени замешательства. Умудрённый годами и немалым военным опытом, настоятель подал знак открыть ворота, видимо, прибытие гостей было для него ожидаемым. С протяжным стоном массивные ворота распахнулись, пропуская кавалькаду из десятка вооружённых всадников, облачённых в одинаковые кольчужные доспехи.
Отряд возглавлял рыцарь, верхом на белоснежном коне, который мог стать объектом зависти любого ценителя. Знатный рыцарь, под стать скакуну, всем своим видом заявлял об аристократичности своего происхождения и высоком достатке. Поверх кольчуги со вставками из пластин он был облачён в красную тунику с крестом, вышитым золотой нитью, а шлем с поднятым забралом закрывал бо́льшую часть лица.
К немалому удивлению наблюдателей, процессию замыкал брат Арон на невзрачном мерине. Этот монах был в числе тех немногих, кто мог надолго покидать обитель, выполняя поручения настоятеля, и подчинялся только ему. Пока монахи разглядывали прибывших наёмников, отец Симон вышел навстречу гостю.
В ответ на приветствие рыцарь только коротко кивнул, но даже это движение далось ему с трудом, на холёном лице отразилось недовольство. В сопровождении двух воинов, не сбавляя шага, он поднялся на крыльцо. Настоятель, рискуя быть смятым таким натиском, посторонился. Взойдя по широким каменным ступеням, рыцарь обернулся, по-хозяйски оглядел подворье и без приглашения прошёл внутрь. Двое копьеносцев остались у входа, а настоятель без возражений последовал за ним.
Всадники спешились и расположились под навесом у ворот, продолжая осматриваться и что-то обсуждать меж собой. В миролюбивости их намерений появились сомнения, и вскоре двор опустел окончательно. Монахи избегали встречи с наёмниками, не желая давать поводов для насмешек, но вряд ли они могли привести к стычкам. Только самому отъявленному головорезу могло прийти в голову нарушать спокойствие клюнийского аббатства[6], находящегося под покровительством самого́ понтифика. У въездных ворот остался только брат Арон, который снял перемётные сумки и перекинул их через плечо. Встретившись взглядом с послушником Костой, едва заметно кивнул.
Коста огляделся, только сейчас заметив, что в галерее никого не осталось. Он и сам не мог сказать, что его так взволновало. Арона он считал своим наставником и был рад его видеть, как и всегда. Каждый раз после своего возвращения Арон находил для ученика лакомство, будь то экзотические фрукты или запрещённые восточные сладости. Такие дни становились для Косты настоящим праздником, и он с нетерпением ждал возвращения своего благодетеля. Только в этот раз прибытие Арона почему-то не радовало, а в душе поселилось дурное предчувствие. Как ни старался, он не мог понять причину этого, и всё больше поддавался смятению.
Коста вздрогнул от неожиданности, когда к нему подбежал один из братьев:
– Скелет, к настоятелю! Срочно! – для верности попытался отвесить подзатыльник, от которого тот легко увернулся.
Увесистый пинок