Элиска видела это. Она улыбнулась мне и вышла. Когда я возвратился к столу, Эмма Холмс уже поднялась в спальню. Был сервирован десерт, кусочки суфле размером с мой ноготь. Алистер Холмс задавал дочери пустячные вопросы о Шеррингфорде. «Что ты изучала по химии? Преподаватель тебе понравился? Как ты думаешь использовать эти знания в своей исследовательской работе?» Холмс отвечала односложно.
Через минуту я обнаружил, что больше не слышу вопросов. Я не мог, потому что прямо напротив меня Холмс проделывала один из своих волшебных фокусов. Она не вытаскивала кролика из предполагаемой шляпы и не превращалась в кого-то чужого. В этот раз, не шевельнув пальцем в своем бархатном кресле с высокой спинкой, она просто напрочь исчезла.
Я не узнавал ее. Не здесь. Не в этом доме. Здесь я сам себя не узнавал.
Может быть, так случается, когда вы строите дружбу на фундаменте пережитой вместе катастрофы. Она убирает все второстепенное, оставляя вас в отчаянии до следующего землетрясения. В глубине души я чувствовал, что тут нечто большее. Но мне было нужно простое решение. Желать, чтобы специально для тебя произошло убийство – ужасно, а я осознал, что хочу именно этого.
Холмс ушла с обеда, не сказав мне ни слова. Когда я поднялся к ней, она уже заперла дверь спальни. Я стучался без ответа целых пять минут. В течение шестой минуты бесцельно стоял в коридоре. Сверху донесся мужской голос, восклицавший: «Они не могут этого сделать с нами! Этого они от нас не получат!» Потом хлопнула дверь.
– Так не годится, – сказал кто-то позади меня.
Я подпрыгнул. Это была домоправительница, которая нашла меня, ждущего в коридоре, как жалкий пес. Она проводила меня в мою комнату. По ее доброй, безличной манере я сделал вывод, что она, должно быть, привыкла отыскивать заблудившихся в доме.
Я провел ночь в гигантской кровати напротив громадных окон, которые дребезжали при каждом порыве ветра. «Провел ночь» – правильное выражение, было бы неверным сказать, что я там спал. Спать я не мог. Теперь я знал, что я не единственный, кто хочет ужасного. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел за столом напротив меня Холмс с поникшими плечами, желающую стать ничем. Это не давало мне спать, потому что я знал, что если она примет решение, она неуклонно ему последует, взяв горсть таблеток и оставив мир за дверью. Я уже видел это однажды, под крыльцом моего отца. И не хотел бы увидеть еще раз.
Тогда я ее остановил. А сейчас не смог бы. Сейчас я был последним человеком, у которого она бы стала искать утешения, потому что я был парнем, и ее лучшим другом, и, возможно, хотел стать кем-то большим, чем друг, и она с каждым часом добавляла кирпич к стене, разделявшей нас.
В два часа я встал и задернул шторы. В полчетвертого опять их раздвинул. Луна висела в небе, как фонарь, такая яркая, что я накрыл лицо подушкой. Потом я спал, и мне снилось, что я бодрствую, все еще глядя наружу, на просторы Сассекса.
В четыре я проснулся, но мне казалось, что я еще сплю. Холмс примостилась в ногах моей кровати. Точнее, она примостилась