«Никак, верующий? – мелькнуло в мыслях ката. – А, может, действительно он ни в чём не виноват, и я сейчас совершаю не акт возмездия, а убийство? Гадина какая этот Федоренко! Сволочь! Все сволочи! И я сволочь! И вот он тоже сволочь! Прикидывается только невинным. В затылок его, собаку, сделать? Врёшь, сука, никакой бог тебе теперь не поможет!»
Распаляя себя, палач вскинул руку с пистолетом и, почти не целясь, нажал на курок.
Одновременно с выстрелом лопнула и струна, оглушительно звеневшая в ушах. Стало слышно, как журчит из шланга вода, – кран не был закрыт до упора.
Измождённое тело лежало на мокрых досках в неестественной позе с вывернутыми назад руками, запястья сковывали блестящие ободки наручников. Кат убрал пистолет в кобуру, пошарил по карманам синих галифе с алыми кантами и вытащил оттуда позолоченный серебряный портсигар с именной гравировкой. Портсигары дарили чекистам к тридцатипятилетнему юбилею в декабре прошлого, 1952-го, года. Тогда же, под звуки нового чекистского гимна, в котором их называли «любимцами Сталина, питомцами Берии», вручили Ивану Петровичу и орден Красной Звезды.
Тихо, почти неслышно, вошёл в комнату тюремный врач. Он присел на корточки, подёргал за наручники и так же тихо вышел.
Расставив широко ноги, Ягго закурил, взял шланг и смыл струйку алой крови, вытекающей из маленького пулевого отверстия под затылком убитого им человека. Вода смешалась с кровью, сделалась розовой и потекла по серому цементному полу к центру комнаты широкой полосой. А вот розоватая пенка показалась из уголка плотно сжатого рта бывшего номерного.
Ягго смыл и её.
Тщательно ополоснув рабочее место от кровяных брызг, офицер по особым поручениям отстегнул наручники, сорвал с гвоздика простыню и обмотал ей голову казнённого, обратив внимание на то, что покойник стал совершенно седым.
После того, как напряжённую тишину вспорол пастушьим кнутом громкий выстрел, оцепенение за столом спецкомиссии сменилось неестественным оживлением. Все были готовы к такому финалу, но для каждого миг, разделяющий жизнь и смерть, стал неожиданным, как неожидан он для любого из нас.
– Почему заключённые у вас вешаются? – перекладывая бумаги, спросил у Гапонова прокурор.
«Уже фуганули. Кто?» – подумал начальник тюрьмы, а вслух сказал, обращаясь к доктору:
– Товарищ Колесников интересуется, ково там Шульман замастырил?
– Так он, это, вены себе отворил, – ответил врач, заполняя протокол. – Пойду номерного гляну, полагается удостовериться.
– Глянь, глянь. А Шульмана, Константин Борисович, на ноги, как хочешь, поставь – к Первомаю смотр наглядной агитации по учреждениям и, кроме Шульмана, некому художественно обозначить наши достижения.