Бедная Наташка. Она согласилась на все, лишь бы не потерять нашу любовь, меня не потерять. Эту потерю ей гарантировали, если я попытаюсь вырваться отсюда. Я, кажется, уже знаю все, что она мне скажет. А что скажу ей я? Перетерпим, переждем? Мы-то, может, и переждем. А остальные? Хотя бы вот те, которые там внизу. Что они подумают, когда разберутся в происходящем? Если разберутся. Ну что, Анатолий, выбирай. Еще не поздно.
И в это время там внизу сидящие за столом запели.
Не выдержав долгой гнетущей тишины, повисшей в заезжей после ухода Зарубина, и так не разобравшись в ее причине, Кодкин неожиданно предложил:
– Предлагаю ход конем в направлении необходимого взаимопонимания. Давайте споем, мужики! За таким столом самое то.
– А что, неплохая идея, – поддержал неожиданное предложение Пустовойт. – Если застолье не ладится, лучший выход спеть какую-нибудь хорошую песню.
– Почему нет? – вздернулся Веселов, давно разглядевший в углу над нарами висевшую на стене старенькую гитару. Он дотянулся до инструмента, уверенно перебрал струны, настраивая, подкрутил колки, постучал по деке и уверенно заявил: – Прошлый век, но еще вполне дееспособна. Как наверняка говорила небезызвестная теща: «Песня лучший друг наш навсегда». Что поем?
– Взялся за гуж – выбирай и запевай, – ободряюще посоветовал Пустовойт.
– Только чтобы слова знакомые и понятные. А то сейчас телевизор хоть не включай – сплошной мат по-английски. Уши трубочкой закручиваются и по голове как молотком стучат, – сделал свою заявку Кодкин.
– Как говорит любимая теща: отсутствие мелодии свидетельствует об отсутствии переживаний, любви и полноценного катарсиса. Причем как у исполнителей, так и у слушателей, – поддержал своего спасителя Веселов.
– Насчет фигни, которая полноценная, не припомню, а насчет любви все правильно. Без любви песня не песня, так, сотрясение воздуха. Деньгу легким манером зашибают. Это она точно говорила.
Веселов вполне профессионально пробежал пальцами по ладам и запел:
– Живет моя красотка в высоком терему…
Теплый баритон певца приятно удивил слушателей, и они почти сразу дружно подхватили:
– А в терем тот высокий нет ходу никому…
Песня звучала все слаженней и громче. Вышел из своей каморки Старик. Начал было спускаться по лестнице удивленный Зарубин, но на полпути остановился, присел на ступеньку. Не пел только Голованов. Он первый и заметил, как нерешительно приоткрылась входная дверь, и на пороге в растерянности замер вошедший, никому, кроме Старика,