– Вы понимаете, я запуталась… Совсем! – Ее слова пробивалось сквозь частокол «умных» доводов. – Неужели Алекс – сумасшедший?! Вы, наверное, и обо мне так думаете! – Она разревелась, закрыв лицо руками; а он заметил короткие, обкусанные ногти.
Лугов в жизни видел много слёз, они всегда раздражали его, а временами просто бесили. Начиная с детства, с властной, истеричной матери. Он привык считать женские слёзы запрещенным, бесчестным оружием, подлой манипуляцией – и только. Может, и специальность выбрал из протеста. Хочешь, чтобы сын был врачом, как ты, как все родственники, вот и получай психиатра!
Мысли о детстве приходили серые, муторные. Будто должен он всем. Словно еще до рождения по уши влез в долги, а отдать не может даже проценты. Полный дефолт, как и у отца. Тот для матери – вечно «черный сухарь», живой упрек! А ведь был подающий надежды офицер, в Москву перевелся из Средней Азии, еще в семидесятые карьеру делал. Бравый вояка, а жене – проиграл решающее жизненное сражение. Так и умер капитаном. Но сын восстал, вырвался, отделился.
…Лада смотрела на него требовательно, с надеждой. Валерий вздрогнул, вскочил, уронив стул, и принялся искать чистую чашку, чтобы налить воды. «До чего дошел! Разнежничался! В отпуск пора, в отпуск!»
Лугов год, как стал и. о. заведующего, и не отдыхал – боялся отделение оставить. «И зачем мне эта Лада? Геморрой сплошной! Есть же Ленка, наконец, приходит раз в неделю ночевать, и никаких проблем, хотя по утрам в глаза заглядывает: «Не предложишь ли остаться?» Навоображала себе чёрт знает чего!»
Валерий принялся рассказывать Ладе о психиатрии, зачем-то подводя к мысли о том, что Мальвинов тяжело болен и ей не пара. «Не только ей, конечно, вообще никому! Чистая правда!»
Девушка успокаивалась, вздыхая, как ребенок.
– А можно Алекса повидать?
– Нет, он сейчас на первом этаже, среди острых больных. Вот переведут сюда, тогда пожалуйста. Вы заходите! – предложил Валерий, улыбаясь немного дурашливо.
В майские праздники город словно вымер, а больница и подавно. Тишина, только фонтан вдалеке шумит да птицы поют. Суета вся за бетонным забором осталась. Лада шла как по заколдованному замку, и обитатели в нём зачарованные. Один Алекс чего стоит! Перевели его в санаторное отделение, казалось бы, ходи, радуйся свободе, а ему всё равно.
Вообще всё по барабану, не только Лада… Ну и фиг с ним! Здесь и ее подлечили. От глупости. Случается же: лишь опустившись до дна, начинаешь подниматься. Вот и она так, оживала потихоньку. Даже похорошела, мама не нарадуется. Сюда ходила, как в дом родной, освоилась. Тут хорошо, парк чистый, не то что в городе, воздух прозрачный, аж колышется, и листочки на деревьях свеженькие, маслянистые. Вот заявиться бы сюда с мольбертом! Новую картину начать – радостную, загадочную. И долой насекомых! Интересно, разрешили бы? Лугов мог бы, он добрый, отзывчивый. Лада сразу это поняла, когда ворвалась к нему растрепанная, зареванная – и давай чушь нести. Он, вместо того чтобы