– Да не гады они. Они меня любили. Только не понимали. Значит, я тебе выздоровлением обязана тоже. Когда Валерка приехал, я выздоровела.
Закрыв глаза, я вспоминала об этих горьких для меня годах. Родившая меня старшая в семье сестра Александра к тому времени полгода была замужем за старшим лейтенантом Алексеем Васильевым и уже два месяца гостила у родителей. Уехать из Германии с места службы мужа ей пришлось, когда он понял, что беременность жены не соответствует сроку их знакомства. А супруг он был завидный: в советское время служба в ЗГВ – это вам не комар начхал! И бабушка сказала: родишь – с мужем помиришься. А ребенка мы на меня запишем. Ну, на нее не удалось, записали на вторую дочь, Людмилу. Все Боевы были стройными, тонкокостными, светловолосыми, голубоглазыми, горбоносыми. Особенно хороша была Александра. А Людмила, которая была моложе Александры всего на одиннадцать месяцев, в семье считалась почему-то дурнушкой, хотя была она очень даже ничего. И бабушка решила, что не будет большим грехом кандидатку на звание старой девы записать матерью-одиночкой. А ее наверняка даже не спросила, хочет ли она таковой считаться. В городе, конечно, все знали, чья я дочь, зато у Алексея в части об этих родах никто не узнал. Он приехал по вызову бабушки, помирился с женой и увез ее в Германию. Она родила мою единоутробную сестру Ларису через десять с половиной месяцев после меня, побив бабушкин рекорд. Сразу уехала из Утятина и Людмила. Поступила на какой-то московский завод и неожиданно быстро вышла замуж за тамошнего главного инженера. Был он, правда, на двадцать лет старше невесты, но зато человек положительный и обеспеченный. Ни та, ни другая в родной город долгое время не приезжали, и я счастливо провела в нем свое дошкольное детство. Но в мое седьмое лето Людмила с мужем неожиданно заявилась в родной дом и сказала, что забирает меня. Сначала бабушка сказала: «Только через мой труп!», но после тайного разговора с дочерью и зятем вдруг изменила свое решение.
Семья была в шоке. Тоня, приехавшая домой перед отъездом по месту распределения после окончания института, ляпнула при мне: «Ну да, свои дети не получаются, возьмем эту, готовенькую!». Валерка, только что устроившийся после школы на крахмалопаточный завод, спросил: «Мам, неужели ей хуже с нами, чем с ними?». Даже младшие Сима и Алла, которым я, конечно, была помехой, ходили растерянными. Ведь я была своей! Но бабушка решила – и я в Москве. В первый класс я пошла не в Утятинскую вторую школу, где были знакомые ребята, и с уроков возвращалась я не в родной дом, а в чужую квартиру. И если бы новые родители были суровы со мной! Наоборот, они буквально задаривали меня. Но… в Утятине я без ограничения гоняла по городу, а в Москве меня водили за ручку. Друзей я не завела. Вот и сидела дома, «заедая» свою тоску. Внешностью я была не в Боевых; как говорила соседка тетя Клава, «они хлесткие, а ты кубастенькая». Ну, на мою широкую кость да непомерный рацион – и за год я удвоилась в весе. Когда Людмила привезла меня на каникулы в Утятин, все рухнули.
Она бы и не привезла, но Георгия Павловича,