– Алла, почему его здесь хоронят?
– Мама сказала, рядом с папой ее место.
– Когда она это место займет, она научит деда жить!
Кто-то из мужиков отобрал у Митрохина лопату, и он устроился рядом со мной.
– Поуспокоилась, Тусенька?
– Ох, Троха, не о них мы плачем, а о себе. Вот шла я и думала: на этой березе он подтягивался, на эти качели меня подсаживал, в этот клуб в шахматы играть ходил… И больше ничего этого не будет! И теперь это все не мое! Не нужна мне береза, озеро, качели! Утятин мне чужой! Он родным был мне, покуда жил в нем родной человек. Все это вижу я в последний раз.
– Что, и на мои похороны не приедешь?
Это бабушка незаметно подошла.
– Ба, да ведь ты наверняка уже собственные похороны по ролям расписала. И моей роли там нет.
– Да. Тебя в моей жизни нет. И в смерти не будет.
Повернулась и стала спускаться к Валеркиной могиле, на которую уже укладывали венки.
– Круто, – удивился Митрохин. – И давно тебя игнорируют?
– Семь лет уже.
– Тогда, может, поехали? Я в Москву, а ты куда? Машина у ворот, подбросим, куда скажешь.
– Нет, Сережа, на поминки надо зайти. Это у нас строго: «Что люди скажут!» Быстренько сядем в первую смену с дальними родственниками и уйдем, как только можно будет.
– Правильно, Туська. А Валерке мы с тобой все равно самые близкие люди. Потому что мы его больше всех любили. И он нас…
Мне нужно было еще попросить у Аллы в долг. Малость я не рассчитала, не было плацкартных билетов, и пришлось брать купейный. Так что на обратную дорогу теперь не хватало даже в общий вагон.
Какие-то тетки поливали из ковшика на руки прибывающим на поминки. Я вертела головой, но Аллы нигде не было. Черт, как же быть? Никто из старшеньких не приехал: ни мать моя биологическая, ни официальная, ни Тонька. А Сима не даст, да и нет у нее денег, скорее всего. Одна Кристинку растит. Знакомых у меня тут нет, по крайней мере, таких, у кого можно попросить. Не у Трохи же просить… он-то даст, конечно, но как отдавать?
– Тусь, как твой нос?
– А?
– Ну, помнишь, ты всегда опасность носом чуяла?
– А, это, – улыбнулась я. – Знаешь, действует по-прежнему.
«Наташка беду носом чует» – это наша семейная легенда. В первый раз это было замечено, когда мне был год. Пришла патронажная сестра делать прививку, а я начала орать и тереть нос. Делала я это столь яростно, что медсестра решила укол отложить, заподозрив аллергию. После ее ухода я моментально успокоилась. А по соседству аллергические реакции последовали вслед за прививкой, был даже один смертельный случай. Второй раз я показала свой нос зимой, когда бабушка с дедушкой вели меня на елку в клуб. Вдруг я стала